Адажио

Человек убежал прочь, обещая себе, что никогда не вернётся и не поцелует в пухлые губы собственную смерть. Он разбивал на осколки улицы, дома и тротуары. Презирал людей, нервной поступью исчезая в тишине. Как страстный Орфей, он вздыхал при любом воспоминании: у человека не было прошлого, лишь одна ностальгия.

Совершенно не приметный доселе подъезд купался в лучах счастья и радости, отодвигая хотя бы на день въевшуюся в стены серость. Человек заприметил жениха и невесту, на лестнице махавших уезжающим автомобилям. Новоиспечённым мужем оказался одержимый сосед, ещё пару дней назад выбрасывающий шприцы в мусорный бак. Он выглядел весьма презентабельно, учитывая наличие страшных секретов. Его спутница была ещё краше, в белоснежном платье и с чернявыми кудрями. Счастливцы небрежно держались за руки, пока не заметили проходимца. Сосед обрадовался встрече с давним знакомым, но не сумел задержать человека. Он откланялся ещё прежде, чем успел поздравить пару с праздником. В данный момент человек был чёрств, как месячная буханка, холоден, как проникший морозом айсберг. Он скрылся в подъезде под недоумевавшие, но атмосферные взгляды, думая о том, что нелепые события, будь то любовь или наркомания, случавшиеся в нашей жизни, – всего лишь подпитанная изображением фантазия, что в перспективе лишена церемоний, кульминаций, фактов.

8

Наутро пианист выпивал похмельную усталость случившегося (или того, что не случилось, как ожидало наивное сердечко). Он смотрел в запылённое зеркало и рассматривал каждый шрам на своём теле. Видел вмятины на щеках и мешки под глазами. Отражение комнатного беспорядка и нарастающие лучи солнца на кафеле. Человек многое видел в зеркале, даже то, что никоим образом не могло отразиться. Он был рад видеть, может быть, больше, чем слышать знакомую печальную мелодию где-то вдалеке.

Человек открыл ноутбук и внезапно обнаружил фотографию Офелии. Его будто отбросило назад, на тысячи мгновений, и он снова убедился, что влюблён. Эдемская роза, пошлое воплощение чистоты из высшего общества и просто Офелия. Это была она, его мимолётная слабость, что влечёт за собой на вероятную погибель. Человек взбудоражился и отбросил ноутбук со стола – тот разлетелся в щепки при ударе о радиатор. Находясь в бессовестной медитации, пианист решился на последний, расставляющий блики по местам, поступок.

Человек разыскал её у подножия университета. Он больше не наблюдал за Офелией, романтично предаваясь глупостям. Сделав шаг вперёд, и ещё, он приблизился к ней на прельщающее, но интимное расстояние, что в цвете являлось многообещающей дистанцией. Офелия увлечённо взглянула на пианиста, и казалось, что вот-вот он произнесёт судьбоносные слова. У входа в корпус кто-то осмелился позвать Офелию, и она, растворившись в бесформенной эйфории, исчезла так и не позволив любить себя.

Человек блуждал по шумному городскому пустырю, в котором не было ничего, чего бы ему хотелось видеть. Он споткнулся о недавнее место работы, и безысходно отправился музицировать.

Шеф был очень зол и яростен. Но человек не слышал его, в том числе других жар повышающих звуков, что бесконечно теребят сознание. Пианист занял свой неприкосновенный трон и принялся играть Адажио. С каждым плачевным аккордом, с каждой минорной однообразностью толпа всё громче требовала веселья. Сегодня они не желали слушать жалобность, скорбь или траур по сонливому забытью, и тотчас выгнали под оголтелые вопли страдающего неизвестностью музыканта. Человек меланхолично ушёл, слушая в пространстве окончания мелодии, исполненной божественными пальцами.

Пианист сидел на парапете моста, всматриваясь в шумную реку. Равнодушная ночь приближалась, и столичные фонари вяло зажигались под гнётом её власти. Человек не размышлял, а слушал мелодии города: сигнальные стоны автомобилей, болтовню уставших прохожих, потерянный ветер в опадающих листьях. Мимо проходящие шуты и просто мальчишки забавы ради подтолкнули пианиста вперёд, и тот стремительно полетел вниз.

Его Офелия была подвержена фальшивости, как впрочем, и любое адажио, пролонгирующее навязчивость мыслей. Человек любил её, но теперь и собственное отражение казалось обманчивым: то ли призрак мерцал на дне реки, то ли тени окутывали вечерний туман, мелодично расхватывая небо частями. Словно распятый сын божий, он плыл по течению, и вихрь забвения завывал ему вслед.