Адам в Аду

— Небольшая игра, — сказала она ему в ухо. И стала расстегивать пуговицы на его рубашке. Бладхаунд осторожно поддался игре, следя за каждым движением девушки. Она медленно провела пальцем по его щеке, потом коснулась губами шеи, обнажила ключицы. Рубашка полетела в угол. Олеся двигалась медленно, но неуклонно вниз. А Бладхаунд пытался заставить свое тело отреагировать.

Если бы это был просто секс, то Бладхаунд поддался бы ее ласкам. Но сейчас, он чувствовал, происходило что-то другое.

— Тебе не нравится? — спросила она.

— Неожиданно, — ответил он.

Она улыбнулась:

— Сейчас все будет…

Она занялась его ногами. Начиная с пальцев, она исследовала их руками и губами, словно по крошечному кусочку изучая его тело.

Изучая.

Бладхаунд запустил руки в густые волосы. Нет. Он лихорадочно соображал, чувствуя, что тело не может больше игнорировать ласки. Пробежал пальцами по ее спине, провел по груди, коснулся интимных мест.

Не то.

Он обхватил ее лицо ладонями и заставил посмотреть ему в глаза. Поцеловал, сначала нежно, затем проведя языком по ее нёбу. Коснулся губами ушка.

Не то.

Думай, Бладхаунд! Это не должно быть там, куда ты можешь проникнуть ненароком. И уж тем более — там, куда ты проникнуть должен.

— Стоп!

От резкого вскрика она замерла, в недоумении глядя на него.

— Посмотри на меня… Нет, не так. Вот так, умница, — он развернул ее лицо к свету и заставил посмотреть в потолок. — Вот значит как…

Он повернул ее лицо к себе и сказал четко, глядя ей прямо в глаза:

— Ты мастер, Артемий. Преклоняюсь. Рычаг в ноздре, никаких швов… Она просто прекрасна!

Затем отпустил ее.

— Ты хочешь, чтобы я продолжила? — спросила она.

— Да, — ответил Бладхаунд. — Только давай побыстрее.

Стогов вернулся через три четверти часа. Он уже снял халат и теперь был одет в темный костюм свободного покроя. Хозяин оглядел гостиную и, кажется, остался доволен.

— Ты можешь идти, — сказал он Олесе. Подождал, пока она скроется за дверью, достал из шкафа пузатую бутылку. — Как она тебе?

— Великолепна, — искренне ответил Бладхаунд.

— Распорядиться насчет кофе?

— Нет. Ты хотел поговорить.

— Да, — Стогов слегка побледнел и глотнул коньяка. Сел за стол. Почесал подбородок. — Я, в общем-то, хотел спросить… Поработаешь на меня?

— Что за дело?

Стогов наклонился поближе и понизил голос.

— Очень нужно. Любые деньги заплачу, сколько запросишь.

— Кто?

— Левченко.

— Левченко? — Бладхаунд изобразил удивление. — Он разве был прошит?

— В том-то и дело! — заговорил Стогов. — Прошили его, оказывается! Кто — неизвестно, где он был все это время — непонятно, но вот всплыл.

— Ты уверен?

— Уверен, — сказал Стогов, но голос его дрогнул. — Слушай, брат, сколько скажешь — заплачу. Только нужно сделать быстро и без шума. Сколько?

— Я занят, — ответил Бладхаунд. — Больше одного дела в работу не беру. А тем более, если нужно быстро.

— Я тебе говорю, любые деньги! — Стогов повысил голос. — Любые! Сколько тебе там предложили? Сто? Двести? Ну давай я дам четыреста! Пятьсот! Нет? Слушай, ну не в службу, а в дружбу! Очень надо, ну вот так надо!

— Ищеек много, — сказал Бладхаунд.

— Ищеек много, но все говорят, Бладхаунд — лучший!

— Я не беру больше одного. А сейчас — занят.

— Так таки нет?

— Нет.

Стогов поднялся. На лице его отразилась досада. Он покачал головой, его полные щеки раскраснелись. Он выдавил неискреннюю улыбку.

— Ну… Нет так нет.

20. Кривцов

Кривцов опять был дома. Он злился. Расхаживал по комнате из угла в угол, курил и думал. Сначала он думал о том, как снять с себя подозрение, но чем дальше, тем больше — о том, что не надо было, поддавшись порыву, выбрасывать вещества. Пакет отличной марихуаны. Ту-си-ай. Ту-си-би. Ту-си-эн. ДМТ. Метамфетамин. Целая лаборатория по производству мефедрона. Айяхуаска, купленная давным давно и скорее всего уже негодная, но все равно жалко. Даже бутыль бутилового спирта, приобретенная для эксперимента, на который никак не мог решиться. Он помнил каждый пакетик, он знал место каждого из них в ящике комода.

Но после того, как в его квартире появилась полиция, Кривцов испугался. Он утопил в унитазе порошки, расплавил над свечкой пакетики, тщательно вытер от возможных отпечатков и отнес в мусорный контейнер за три квартала от дома обгорелую чайную ложку и шприцы.

Теперь Кривцов об этом жалел. Он попал в трудное положение, срочно нужно было найти выход, в голову лезли панические мысли, а под рукой не находилось средств, которые позволили бы взглянуть на ситуацию со стороны. Никотин и кофеин, потребляемые в лошадиных дозах, не помогали.

К тому же, как назло, внутренний голос перестал давать ему советы. Вокруг него постоянно кто-то находился, а голос приходил в тишине и одиночестве.

Кривцов иногда жалел, что рядом нет Андрея. Злился на себя за эту жалость и напоминал себе, что все неприятности — из-за Разумовского. Он так и не смог совершить открытие и опротестовать выводы Левченко. Он так и не смог найти идеал, чтобы доказать существование кристаллов, достойных бессмертия. Он ничего не смог, и в приступе отчаяния и острой жалости к себе ему казалось, что виноват во всем Разумовский.