Ада, или Отрада

«Никуда я не пойду, – сказала Люсетта, скрестив на груди руки. – Во-первых, потому что еще только половина девятого, а во-вторых, потому что я отлично знаю, для чего вы хотите от меня отделаться».

«Ван, – сказала Ада после небольшой паузы, – будь так добр, позови Мадемуазель. Она с Мариной работает над сценарием, вздорность которого способна превзойти только эта дрянная девчонка».

«Хотел бы я знать, – сказал Ван, – что она подразумевает под своим удивительным замечанием. Спроси ее, Ада, душка».

«Она думает, что мы собираемся флавитничать без нее, – сказала Ада, – или заняться той восточной гимнастикой, которой, помнишь, ты начал меня обучать, Ван, припоминаешь?»

«Ах да, я помню! Ты помнишь, я показывал тебе приемы, которым меня научил мой спортивный наставник, ты ведь помнишь его имя – Кинг Винг?»

«Не многовато ли всего вы помните, ха-ха», – сказала Люсетта, став перед ними в своей зеленой пижаме, с оголившейся загорелой грудкой, расставив ноги и уперев кулачки в бока.

«Пожалуй, проще всего —», начала Ада.

«Проще всего, – сказала Люсетта, – сознаться, что вы не можете сказать мне, почему именно хотите отделаться от меня».

«Пожалуй, проще всего, – продолжила Ада, – тебе, Ван, наградить дерзкую девчонку увесистым, звонким шлепком».

«Ну-ка давай!» – воскликнула та, с готовностью повернувшись к ним задом.

Очень нежно Ван погладил ее шелковую макушку и поцеловал за ушком, и, разразившись настоящей бурей слез, Люсетта выбежала из комнаты. Ада заперла за ней дверь.

«Вот ведь какая ненормальная, испорченная гитана-нимфетка, полюбуйтесь, – сказала Ада. – Все же нам следует быть осторожнее обычного… о, крайне, крайне, крайне… ох, милый, осторожнее».

37

Шел дождь. Лужайки казались зеленее, а водоем – серее обычного в унылой панораме, открывавшейся из окна библиотечного эркера. В черном тренировочном костюме, подложив под голову две желтые диванные подушки, Ван лежа читал книгу Раттнера о Терре – неподатливый и наводящий тоску том. Время от времени он поглядывал поверх лысого темени сумрачной Татарии, изображенной на громадном старинном глобусе, на высокие, по-осеннему токающие часы, и тусклый предвечерний свет в комнате напоминал скорее о раннем октябре, чем о начале июля. Надев старомодный плащ с пояском, который Вану никогда не нравился, с сумочкой через плечо, Ада на весь день укатила в Калугу – официально для примерки нарядов, неофициально – на прием к кузену д-ра Кролика, гинекологу Зайтцу (или Зайцу, как она про себя транслитерировала это имя, поскольку оно тоже принадлежало, как и д-р Кролик, к отряду Lagomorpha в русском произношении). Ван знал, что за месяц любовных утех он ни разу не пренебрег мерами предосторожности, порой довольно причудливыми, но бесспорно заслуживающими доверия, и недавно обзавелся предохранительными чехольчиками, которыми в Ладорском округе по какой-то вздорной, но освященной временем причине разрешалось торговать исключительно в цирюльнях. Все же он не был спокоен, и от этого волнения чувствовал раздражение; к тому же Раттнер, в основном тексте книги апатично отрицавший какое бы то ни было объективное существование планеты-близнеца и неохотно допускавший такую возможность в своих туманных примечаниях (неудобно помещенных между главами), казался таким же занудным, как и дождь, косые параллельные струи которого, походившие на карандашную штриховку, хорошо были видны на темном фоне лиственничной плантации, позаимствованной, по уверениям Ады, из Парка Мэнсфилд.

Без десяти пять тихо вошел Бут с зажженной керосиновой лампой и приглашением Марины поболтать в ее комнате. Проходя мимо глобуса, Бут коснулся его и неодобрительно посмотрел на свой испачканный палец. «Пыльный шар, – сказал он. – Бланш следует услать обратно в деревню. Elle est folle et mauvaise, cette fille».

«Ладно, ладно», проворчал Ван, возвращаясь к книге. Бут вышел из комнаты, качая глупой, коротко стриженой головой, а Ван, зевая, позволил Раттнеру скользнуть с черного дивана на черный ковер.