Читаем Ада, или Отрада полностью

И вот на вершине Прошлого задувают ветра Настоящего – на вершинах всех тех перевалов, которых я с гордостью достиг, Умбраил, Флюэла, Фурка моего безупречно ясного сознания! Мгновения сменяют одно другое в точке восприятия только потому, что я сам постоянно нахожусь в состоянии рутинной метаморфозы. Чтобы время от времени уделять себе Время, надо направить сознание в сторону, противоположную той, в какую двигаешься, – так делаешь, проезжая мимо длинного ряда тополей, и стараешься выделить и остановить один из них, дабы зеленое пятно обнажило и обнаружило, да, обнаружило, каждый свой листок. За мной пристроился кретин.

Такой акт внимания представляет собой то, что я в прошлом году назвал «Осмысленным Настоящим», чтобы отличать его от его более общей формы, определенной (Клаем в 1882 году) как «Обманчивое Настоящее». Сознательное выстраивание первого и привычное течение второго дают нам три-четыре секунды того, что можно ощутить как данность. Эта данность – единственная реальность, которую мы знаем; она следует за красочным ничто уже-не-существующего и предшествует абсолютному ничто будущего. Таким образом, мы можем в самом буквальном смысле утверждать, что сознательная человеческая жизнь длится всегда лишь одно мгновение, поскольку в любой момент осмысленного погружения в поток нашего сознания мы не можем знать, последует ли за этим моментом новый. Как я намерен объяснить далее, я не верю, что «предвкушение» («ожидание продвижения по службе или страх грубого социального промаха», как выразился один незадачливый мыслитель) имеет какое-либо значительное влияние на формирование обманчивого настоящего, как и не верю в то, что будущее образует третью панель Времени, даже если мы что-то предвкушаем – изгиб знакомой дороги или живописный вид на два крутых холма, с замком на одном и церковью на другом, ибо чем яснее предвиденье, тем менее пророческим оно может быть. Если бы этот негодяй позади меня рискнул прямо сейчас, он бы столкнулся с выехавшим из-за поворота грузовиком, и я был бы сметен вместе с видом вихрем тройной катастрофы.

Итак, наше скромное Настоящее – это промежуток времени, который человек осознает непосредственно и фактически, а сохраняющаяся при этом свежесть Прошлого все еще воспринимается как часть данности. Для повседневной жизни и привычного комфорта тела (достаточно здорового, достаточно сильного, упивающегося ароматным воздухом и смакующего самую изысканную снедь на земле – вареное яйцо) не имеет никакого значения, что мы никогда не сможем насладиться истинным Настоящим, которое является мгновением нулевой продолжительности, представленным жирным пятном, подобно тому как лишенная размера геометрическая точка изображается кружком типографской краски на осязаемой бумаге. Если верить психологам и полицейским, обычный водитель способен визуально воспринять единицу времени в одну десятую секунды (у меня был пациент, заядлый картежник в прошлом, который мог определить карту в световом промельке за пятикратно меньшее время!). Занятно было бы измерить мгновение, требуемое нам для осознания краха или воплощения мечты. Запахи могут осознаваться мгновенно, и у большинства людей слух и осязание обгоняют зрение. От тех двух гитчгайкеров в самом деле несло, от мужской половины – отвратительно.

Поскольку Настоящее без осознания непосредственного прошлого – только воображаемая точка, необходимо определить, чем это осознание является. Но если я скажу, что то, что мы осознаем как «Настоящее» – это постоянное возведение здания Прошлого, ровное и бесстрастное повышение его уровня, Пространство вновь вмешается в мои рассуждения. Какая нищета! Какое колдовство!

А вот и они, два скалистых холма, увенчанных коронами руин, которые я сохраняю в памяти семнадцать лет с романтичной живостью декалькоманиака, хотя, признаюсь, не с совершенной точностью: память обожает отсебятину; но легкое искажение теперь подправлено, и этот акт художественной ретуши усиливает укол Настоящего. Острейшее ощущение данности, в терминах визуальности, есть осознанное владение определенной частью Пространства, охваченного глазом. Только так соприкасаются Время и Пространство, но этот контакт вызывает далеко расходящийся отзвук. Чтобы быть вечным, Настоящее должно зависеть от сознательного охвата бесконечного окоема. Тогда, и только тогда, Настоящее может быть приравнено к Вневременному Пространству. Я был ранен на дуэли с Самозванцем.

Перейти на страницу:

Все книги серии Набоковский корпус

Волшебник. Solus Rex
Волшебник. Solus Rex

Настоящее издание составили два последних крупных произведения Владимира Набокова европейского периода, написанные в Париже перед отъездом в Америку в 1940 г. Оба оказали решающее влияние на все последующее англоязычное творчество писателя. Повесть «Волшебник» (1939) – первая попытка Набокова изложить тему «Лолиты», роман «Solus Rex» (1940) – приближение к замыслу «Бледного огня». Сожалея о незавершенности «Solus Rex», Набоков заметил, что «по своему колориту, по стилистическому размаху и изобилию, по чему-то неопределяемому в его мощном глубинном течении, он обещал решительно отличаться от всех других моих русских сочинений».В Приложении публикуется отрывок из архивного машинописного текста «Solus Rex», исключенный из парижской журнальной публикации.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Владимир Владимирович Набоков

Русская классическая проза
Защита Лужина
Защита Лужина

«Защита Лужина» (1929) – вершинное достижение Владимира Набокова 20‑х годов, его первая большая творческая удача, принесшая ему славу лучшего молодого писателя русской эмиграции. Показав, по словам Глеба Струве, «колдовское владение темой и материалом», Набоков этим романом открыл в русской литературе новую яркую страницу. Гениальный шахматист Александр Лужин, живущий скорее в мире своего отвлеченного и строгого искусства, чем в реальном Берлине, обнаруживает то, что можно назвать комбинаторным началом бытия. Безуспешно пытаясь разгадать «ходы судьбы» и прервать их зловещее повторение, он перестает понимать, где кончается игра и начинается сама жизнь, против неумолимых обстоятельств которой он беззащитен.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Борис Владимирович Павлов , Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза / Классическая проза ХX века / Научная Фантастика
Лолита
Лолита

Сорокалетний литератор и рантье, перебравшись из Парижа в Америку, влюбляется в двенадцатилетнюю провинциальную школьницу, стремление обладать которой становится его губительной манией. Принесшая Владимиру Набокову (1899–1977) мировую известность, технически одна из наиболее совершенных его книг – дерзкая, глубокая, остроумная, пронзительная и живая, – «Лолита» (1955) неизменно делит читателей на две категории: восхищенных ценителей яркого искусства и всех прочих.В середине 60-х годов Набоков создал русскую версию своей любимой книги, внеся в нее различные дополнения и уточнения. Русское издание увидело свет в Нью-Йорке в 1967 году. Несмотря на запрет, продлившийся до 1989 года, «Лолита» получила в СССР широкое распространение и оказала значительное влияние на всю последующую русскую литературу.В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века

Похожие книги

Ада, или Радости страсти
Ада, или Радости страсти

Создававшийся в течение десяти лет и изданный в США в 1969 году роман Владимира Набокова «Ада, или Радости страсти» по выходе в свет снискал скандальную славу «эротического бестселлера» и удостоился полярных отзывов со стороны тогдашних литературных критиков; репутация одной из самых неоднозначных набоковских книг сопутствует ему и по сей день. Играя с повествовательными канонами сразу нескольких жанров (от семейной хроники толстовского типа до научно-фантастического романа), Набоков создал едва ли не самое сложное из своих произведений, ставшее квинтэссенцией его прежних тем и творческих приемов и рассчитанное на весьма искушенного в литературе, даже элитарного читателя. История ослепительной, всепоглощающей, запретной страсти, вспыхнувшей между главными героями, Адой и Ваном, в отрочестве и пронесенной через десятилетия тайных встреч, вынужденных разлук, измен и воссоединений, превращается под пером Набокова в многоплановое исследование возможностей сознания, свойств памяти и природы Времени.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века