Ада, или Отрада

Сословный ценз оговорен не был, но Комитеты первоначально и теоретически склонялись к тому, чтобы принимать девиц более или менее благородного происхождения. Дочери художников в целом имели преимущество перед дочерями биндюжников. Неожиданно много оказалось детей озлобленных лордов из промозглых замков или разорившихся баронесс из обшарпанных гостиниц. Просматривая список из приблизительно двух тысяч проституток, состоявших во всех амурантах на 1 января 1890 года (то был рекордный год в анналах «Виллы Венус»), я насчитал целых двадцать два имени, восходивших к королевским семьям Европы, но вместе с тем около четверти всех девиц принадлежали к плебейским слоям. В силу какой-то задорной встряски в генетическом калейдоскопе или простой покерной удачи, или безо всякой причины, дочурки крестьян, коробейников и водопроводчиков часто превосходили в элегантности и грации своих товарок из зажиточного среднего класса или самого высшего общества – занятный факт, который порадует моих неродовитых читателей не менее того обстоятельства, что прислужницы, стоявшие «ниже» восточных чаровниц (они ассистировали клиенту и его потаскухам в различных ритуалах с серебряными тазами, вышитыми полотенцами и бесперспективными улыбками), нередко спускались с украшенных фамильными гербами княжеских высот.

Отец Демона (и очень скоро сам Демон), и лорд Эрминин, и некто г-н Ритков, и граф Петр де Пре, и Mire de Mire, Esq., и барон Аззуроскудо – все состояли членами первого Совета Венерианского Клуба, но лишь визиты застенчивого, тучного и большеносого г-на Риткова по-настоящему будоражили девиц и наполняли окрестности агентами, старательно изображавшими садовников, конюхов, лошадей, рослых доярок, новые статуи, старых пропойц и так далее, пока Его Величество в специально сооруженном для его веса и прихотей кресле изволили развлекаться с тем или иным погибшим, но милым подданным державы – белым, черным или коричневым.

Поскольку тот достопамятный первый амурант, который я посетил, став членом клуба «Вилла Венус» (незадолго до второго лета с моей Адой в садах Ардиса), теперь, после всех превратностей судьбы, представляет собой очаровательный загородный дом почитаемого мною чузского профессора и его очаровательного семейства (очаровательная жена и троица очаровательных двенадцатилетних дочурок: Ала, Лола́ и Лалага – особенно Лалага), я не могу сообщить его названия, хотя моя дражайшая читательница уверяет, что я все-таки имел неосторожность упомянуть его где-то раньше.

Я стал завсегдатаем борделей с шестнадцати лет, и хотя несколько лучших, особенно французских и ирландских домов были отмечены тройным красным символом в путеводителе Нагга, ничто в них не предвещало роскоши и неги моей первой «Виллы Венус». Они отличались друг от друга, как райские кущи и портовые трущобы.

Три египетские скво, послушно держащиеся все время в профиль (вытянутые эбеновые глаза, прелестные узкие носы, заплетенные черные гривы, фараонские фуро медового цвета, тонкие янтарные руки, негритянские браслеты, большие золотые серьги-кольца, полускрытые ниспадающими прядями, налобные повязки, как у краснокожих, украшенные орнаментом нагрудники), любовно позаимствованные Эриком Вином из репродукции фиванской фрески (без сомнений, вполне заурядной в 1420 году до нашей эры), напечатанной в Германии (Künstlerpostkarte № 6034, сообщает ехидный д-р Лагосс), готовили меня (посредством того, что Эрик запекшимися губами называл «утонченными манипуляциями с определенными нервными окончаниями, положение и силу которых ведали лишь немногие древние сексологи», вкупе с не менее изысканным применением некоторых масел, туманно упомянутых в ориенталии Эриковой порнологии) к принятию испуганной девственной малютки, в жилах которой текла кровь ирландских королей, как о том рассказал Эрику в его последнем сне в Эксе, Швейцария, устроитель скорее похоронных, чем похотливых церемоний.