Мгновение восково-бледное лицо с ввалившимися щеками, вытянутой челюстью, крупным носом и маленьким круглым подбородком оставалось лишенным всякого выражения, но красивые, прозрачно-янтарные, выразительные глаза с трогательно длинными ресницами открылись. Затем по его губам скользнула улыбка, и он, не поднимая головы от накрытой клеенкой подушки (зачем клеенка?), подал руку.
Ван со своего кресла протянул конец трости, которую Рак ухватил слабой рукой и вежливо ощупал, приняв жест Вана за благонамеренное предложение помощи. «Нет, я еще не могу вставать», довольно отчетливо сказал он с немецким акцентом, который, вероятно, составит его самую стойкую группу мертвых клеточек.
Ван убрал бесполезное оружие. Стараясь держать себя в руках, он стукнул им о подножку своего инвалидного кресла. Дорофей поднял глаза над газетой и сразу вернулся к увлекшей его заметке: «Смышленый поросенок (из воспоминаний дрессировщика)» или «Крымская война: татарские партизаны вызволяют китайский взвод». Одновременно из-за дальней ширмы вышла миниатюрная сиделка и снова исчезла.
Станет просить, чтобы я передал записку? Отказать? Согласиться и не передать?
«Они все уже уехали в Голливуд? Пожалуйста, скажите мне, барон фон
«Я не знаю, – сказал Ван. – Полагаю, что уехали. Я действительно —»
«Потому что я отослал свою последнюю пьесу для флейты и еще письмо, адресованное
Миниатюрная сиделка на необыкновенно высоких белых каблуках выдвинула ширму, отделяя Рака от печального, легко раненного, зашитого, чисто выбритого молодого денди; Ван отъехал от загороженной койки и был увезен к себе деловитым Дорофеем.
Вернувшись в свои прохладные и светлые покои, за раскрытым окном которых летал слепой дождь, Ван на зыбких ногах подошел к зеркалу, приветственно себе улыбнулся и без помощи Дорофея лег в постель. Тихо вошла очаровательная Татьяна и спросила, не желает ли он чаю.
«Милая моя, – сказал он, – я желаю
«Если бы вы знали, – бросила она через плечо, – сколько похотливых пациентов оскорбляли меня – точно таким же образом».
Он написал Кордуле короткое письмо, сообщив, что с ним произошел небольшой несчастный случай, что он находится в апартаментах для поверженных князей в «Приозерном» госпитале, Калугано, и припадет к ее ногам во вторник. Затем он написал Марине, еще короче и по-французски, благодаря ее за чудесное лето. Это второе письмо он решил послать из Манхэттена в «Палас-отель Пизанг», Лос-Анджелес. Третье письмо он адресовал Бернарду Раттнеру, своему лучшему другу в Чузе и племяннику великого Раттнера. «Твой дядя человек самых честных правил, – писал он кроме прочего, – но скоро я разгромлю его в пух и прах».
В понедельник, около полудня, ему разрешили понежиться в шезлонге на лужайке, которую он уже несколько дней жадно озирал из своего окна. Потирая руки, доктор Фицбишоп сказал, что по заключению Лужской лаборатории мы имели дело с не всегда смертельными «аретусоидами», но теперь толку от этого мало, потому что несчастный учитель музыки и композитор не протянет на Демонии и дня, и как раз успеет на Терру, ха-ха, к тамошней вечерне. Док Фиц был
Раскидистая сосна укрывала Вана и его книгу своей сенью. Этот одинокий номер «Журнала современной науки» с трудной статьей Рипли «Структура пространства» он позаимствовал с полки, уставленной медицинскими пособиями, потрепанными уголовными романами и сборником рассказов Монпарнас («Rivière de Diamants»). Несколько дней Ван вникал в ее фальшивые формулы и схемы и теперь понял, что не успеет полностью разобрать их до завтра, когда он покинет госпиталь.
Горячий луч солнца добрался до него, и он, сбросив на землю красный том, поднялся из кресла. С возвращением сил образ Ады накатывал все чаще и настойчивей, как ослепительная и горькая волна, которая может накрыть с головой. Повязки и бинты с него сняли; ничего, кроме специального фланелевого жилета, тесно облегавшего торс, не стесняло его, и хотя жилет был из плотной ткани, он больше не защищал Вана от ядовитого острия Ардиса. Поместье Стрелы. Le Château de la Flèche, Flesh Hall.