Абонент снова в сети

И тут душераздирающий, ни с чем несравнимый женский вопль ворвался в мои уши, как вечерний гром в ожидании грозы, разрывающий уличную тишину. Сердце в момент покрылось тонкой коркой льда. Это быль вопль, переходящий в визг. В нём слышалась боль, чистая физическая боль. Ненависть. И испуг. Испуг, разделяющий границу между жизнью и смертью. Между нашим миром скромного бытия и адом, с горящими в вечном пламени грешными душами, на чей счёт выпало проклятие бесконечно повторяющихся мук. Вопль умолял, вопль молил пощады, вопль сочетал надежду на лучший исход.

Но всё оборвалось…

От неожиданности я вздрогнул, расцепив пальцы правой руки. Нож выскользнул из вспотевшей ладони, на мгновение завис в воздухе и громко звякнул, соприкоснувшись тяжёлой металлической рукоятью с краем тарелки. Кусочек белого фарфора отскочил в том месте. Находящиеся в зале посетители настороженно подняли на меня свои глаза, видимо, так же как я испугавшись звонкого стука. Армянин, с видом полной отрешённости от земных воздействий жаривший куски мяса на длинном мангале, спустился с небес и, перегнувшись через стойку, вопросительно посмотрел на меня.

«Они считают меня сумасшедшим, – прозвучала единственная мысль, возникшая в пустующем после увиденного мозгу. В данный момент извилистые коридоры моего сознания наполняла абсолютная тьма. Пещерная тьма, где эхом раскатился женский крик. – Их лица приобрели то самое выражение, с которым «нормальные» и психически уравновешенные созерцают обезумевшего собрата, словно невиданную зверушку, привезенную таким же «нормальным» и психически уравновешенными».

Стараясь избежать их жестоких взглядов, я опустил свои глаза на тарелку и… Новая волна могильного холода пробежалась по сгорбленному позвоночнику и добралась до низа живота. Я почувствовал наступающий приступ тошноты, горечь наполнила рот, кислый вкус образовался на кончике пересохшего языка.

Лезвие ножа приземлилось прямиком в красный соус – достаточно густой, чтобы сохраниться в лужице и не растечься по всей тарелке и достаточно жидкий, позволившему гладкому металлу погрузиться в острую жижу. Капельки с мелко рубленой петрушкой и чёрными крапинками перца разбрызгались по тёмной поверхности стола вблизи тарелки.

Нож в соусе. Красная жидкость покрывает его округлённое лезвие, прямо как… как… кровь. Человеческая кровь, ранее быстро бегущая по лабиринту сосудов, капилляров и вен, гонимая тяжелыми ударами сердца, вырвалась наружу. По моему телу пробежали ряды мурашек, и новый образ затмил собой мысли.

Теперь я увидел человека. Тёмный силуэт с поднятой к верху рукой. В другой ситуации я обязательно вспомнил бы мать Нормана Бейтса – его вторую личность, тихонько подкравшуюся к ничего не подозревающей Мэрион, решившей принять душ. Силуэт мужчины (по какой-то причине я твёрдо был уверен, что тень пала именно на мужской пол) имел достаточное сходство с деспотичной и главное – сумасшедшей женщиной. В высоко поднятой над головой руке был зажат кухонный нож. Длинное лезвие почти до середины перепачкалось ярко алеющей, бросающейся в глаза как кляксы на белом листе бумаги кровью.

Но это не был Норман Бейтс, владелец мотеля, павший жертвой психологического расстройства. Им был…

Я понял, на чьё лицо пала тень, стоило лишь услышать знакомый голос. Резкие, высокие нотки, вонзающиеся в человеческий слух как выпущенный из дыхательной трубки неким краснокожим индейцем ядовитый дротик в грубую кору. Человек почти визжал, не шевеля при этом губами. Визжал громко, захлёбываясь в волнах нахлынувшей радости, не обращая внимания на стремительно погружение под воду – зелёную воду безумия.

– ЭТО НЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ – КРОВАВАЯ МЕСТЬ!

Я, вскрикнув, вскочил из-за стола. Тяжёлый деревянный стул со скрипом подался назад. Словно вернулся вчерашний вечер, принеся с собой каждую пройденную деталь. Только сейчас меня обуревал запредельный страх. Накатившийся ужас, не испытываемый ранее. Тяжёлые удары сердца, напоминающего опускающийся на раскаленный до красна метал кузнечный молот, ощущались во всё теле. В голове, в ногах и руках, в животе, в горле.

И вновь меня пронзили недоумевающие взгляды четверых людей. На этот раз их лбы покрылись морщинками, проявляющими себя в моменты, когда кто-то или что-то затрагивает неустойчивый предел умиротворённости их умов. Но они по-прежнему продолжали видеть во мне сумасшедшего. Сумасшедшего, встающего на пути потока общественной жизни. Таких не терпят – их искореняют из общества всеми доступными способами. Но прежде всего, следует именно этот взгляд: слегка прищуренные глаза укрытые сведенными вместе бровями.