Абонент снова в сети

В конце концов, патологоанатом, разделяющийся двумя противоположными эмоциями, принял деньги, обещав сохранить полученную информацию в тайне от общественного слуха. Но уже через несколько дней сильно пожалел о необдуманно и спешно принятом решении. Любовь Степановна, разумеется, интересовалась у мужа об источнике гигантского дохода, но тот солгал ей, рассказав придуманную историю о щедрой благодарности одного малоизвестного богача за должный осмотр мёртвого родственника. Поняв, что её вопросы приходятся ему не по душе, она решила опустить эту тему, радуясь показавшемуся сквозь плотную стену облаков светлому лучу надежды. А вот сам Зубцин чувствовал немного иное: он ощущал отголоски должного ликования подарку судьбой, чувствуя так же страх пред ответственностью за взятие спасительной взятки и обман по поводу смерти писателя. Впервые за долгие годы его сознание приняло на себя совестный гнев: молчать становилось всё труднее. Накопившиеся за эти две недели эмоции стремились вырваться наружу, стать услышанными и поощренными ответным сочувствием. Хотелось выговориться любому человеку, любому незнакомцу, пусть даже ребёнку. «И совесть замучает лучше любой физической боли» – говорил мне голос здравого разума.

И своё спасение бедный патологоанатом нашёл лишь во мне.

– О боже! Если бы только она не откладывала своё лечения на потом, всё бы сложилось по-другому… – уныло закончил он свой рассказ.

– Что же ты такое за бесчувственное создание! – выругал я сам себя, поняв, что не чувствую должного сочувствия к душераздирающей трагедии Зубциных.

Глава 3

Прежде чем вернуться домой, в эту чёртову обитель напряженных отношений, я решил остановиться у небольшого кафе «Арт», выстроенного на Змеиногорском тракте за городской чертой. Достаточно просторное здание, наружно отделанное серыми плитами с узором ровных линий стыка кирпичей, с зелёной черепичной крышей и полукруглыми окнами. Когда-то, припоминалось мне, площадку у входа украшали всевозможные горшки с раскидистыми кустами. Из прикрепленных к выпирающим участкам крыши кашпо как вылезшее из кастрюли тесто высовывались диковинные моему взгляду цветы. А всё здание вокруг обвивала, словно завалинка в деревенском доме, клумба. Красные и жёлтые бутоны росших в ней растений горели и пестрились, будто пламенные языки.

Сейчас, разумеется, ничего из этого не было. Наверное, хозяину заведения просто надоело вкладывать бюджет в уход за таким приятным после мёртвых городских пейзажей отголоску природы. Нет, не подумайте – рядом с кафе раскинулись высокие деревья, напоминающие острой формой крон, шуршащих в ветреном дыхании, огоньки на тающих свечах. Но красота эта была иная.

Я припарковал автомобиль рядом с серым японцем «сузуки гранд ветара» и нагнулся за бумажником к бардачку, где по неточным сведениям должны скрываться несколько сотен рублей, отложенных некогда мною. Трясущиеся пальцы нащупали пятисот рублёвую купюру. «Должно хватить на порцию шашлыка» – прикинул я в голове, сжимая в руке Петра I. Встряхнул бумажник, и пара троек монет отозвалась мне металлическим звоном – на чай.

Ссыпав в ладонь мелочь, я вновь перегнулся через рычаг переключения передач и бросил его обратно в бардачок. Бумажник приземлился прямо на экран смартфона, сию секунду привлекшего моё внимание. А я ведь почти забыл о его присутствии. Но не потому что раскаяние Зубцина стало объектом сосредоточения раздумий. Скорее вина принадлежала подсознательному страху – частичке животной самобытности, глубоко засевшей в нашей душе. По сути, смартфон и являлся той вещью, из-за которой произошли вышеописанные события. Именно по этой причине я ощущал странную неприязнь к этому безобидно выглядящему предмету. Мы часто становимся жертвами таких ощущений: проходя мимо давно заброшенного дома, заросшего джунглями сорняка, на нас накатывается страх и еле заметная паника. Что же вызывает её? Неужели почерневшие и потрескавшиеся от без жалости времени стены с разбитыми окнами, некоторое время назад плотно заколоченными уже прогнившими досками? Или покосившийся шифер, дырявый как дуршлаг? Нет. Нас не волнует внешний вид, ибо безобразность такая же естественная вещь в жизни, как и радуга во время грибного летнего дождя, пронзенного лучами солнца. Основа страха лежит в человеческом воображении, рождающем образы того, что могло бы обитать в наблюдаемых нами стенах.

Видя заброшенный дом, мы одновременно видим и тех существ, наблюдавших за нами сквозь пыльные и грязные окна с потрескавшимся стеклом. Только существа обитают в ином мире – в нашей голове, потому-то об их присутствии мы знаем столько же, сколько о событиях грядущих дней. Лишь предполагаем. Это и называется неизвестностью. Она страшна нам.