Подобно Ф. Шлегелю, вплоть до эпохи Возрождения, Хомяков интерпретирует всемирную историю посредством бинарных оппозиций: двум волям немецкого романтика подобны два противоположных начала – иранство и кушитство. Можно перечислить еще немало положений в философских и теологических построениях основателя славянофильства, которые говорят о его духовной связи с немецкими романтиками иенского и гейдельбергского кружков, но все они уже стали общим местом. Мы видим свою задачу в другом, а именно: показать, имея в виду устоявшееся определение романтизма как особого литературно-художественного и идеологического направления европейской и мировой культуры, обратить внимание на особый тип романтика как специфический набор психологических, духовных и интеллектуальных качеств. «Романтизм, – подчеркивает R. V. Pierard, – несомненно, указывает на специфический “темперамент” (К. Бринтон) или на личность автора, если не на эпоху в истории развития культуры»[1540]. В этом смысле нам остается указать, какие же качества отличают религиозный и философский романтизм А. С. Хомякова, понимая при этом не полноту, не тотальность, а элементарность романтического присутствия в личности и творчестве русского мыслителя. Мы полагаем, что романтизм Хомякова – христианский в сущности своей. Он происходит из жажды правды Божией, чаяния преображения мира, лежащего во зле, желания увидеть истины Христовы воплощенными в социальную жизнь. Многих немецких художников слова и мыслителей романтизм привел или вернул к религии: они устали скитаться в субъективных мирах Я, эстетической самореализации, полностью утратившей чувство подлинного, объективного мира, и именно в религии обрели тихую и надежную гавань. Ф. Шлегель, А. Мюллер, К. Галлер приняли католицизм, Й. Геррес и К. Брентано вернулись в лоно католической церкви. Как величайшую моральную и культурную силу представил католичество «новообращенный» Р. Шатобриан. В отличие от них Хомяков с детства воспринял православие как истинную и родную веру; по его собственным словам, он обязан матери, Марии Алексеевне, твердой верой в русский народ, его национальный дух, а также верностью учению православной церкви. В широком смысле слова всякий христианин является и романтиком, поскольку чает спасения и воскресения и ищет прежде всего Царства Божия и Правды Его, а все остальное рассматривает только как более или менее удачные способы и средства движения к высшей цели. Вот и в мировой истории философ искал проявлений веры и разума в их единстве, искал цельного человека, рассматривал народы как совокупные личности, полные жизни и борьбы. Россия во всемирном историческом (духовном) процессе призвана осуществить христианский идеал «цельной жизни», когда через соборность индивид отрекается от эгоизма и, выходя из его скорлупы, обретает себя в свободе вместе со всеми, принявшими Христа, осознает себя членом церкви как «тела Христова». Христианский романтизм (хотя это вполне условное название) требует немедленного дела по воплощению идеала в действительности. И Хомяков делал это дело, строго выполняя посты, посещая храмовые богослужения, творя добрые дела, живя по уставу и учению православной церкви. Он верил в силу живого слова, его сопряженность с Логосом и отсюда – полемика-проповедь, небольшая охота к писательству. Согласно его представлениям, человек, как существо тварное, сам по себе ограничен. Но индивид обладает разумной волей и нравственной свободой, он может выбирать между полнотой любви к Богу и бессилием духовного одиночества в грехе. Глубокое уважение к субъективному началу – черта общеромантическая, однако Хомяков по-своему развивает ее: личность обретает свою полноту только среди других людей, в атмосфере, где любовь и свобода неразрывны, где воплощается призыв Церкви: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца и Сына и Святого духа». И еще раз мы возвращаемся к автору знаменитого «Гения христианства», Шатобриану, поскольку ему также, и еще ранее Хомякова, грезилось «воссоединение человека с человечеством – отсюда его интерес к патриархальной общности индейского племени (“Рене”), его восхищение соборной общностью верующих…»[1541]. По мнению В. В. Розанова, Хомяков догадался не только о том, что церковь является корнем русской культуры, но и о том, что она представляет ее вершину[1542]. У Хомякова нет ни крайности чувственного и фантастического, ни ригоризма сухих логических конструкций и при этом он – сторонник живого духа и строгой, методологической дисциплины мышления – мышления, ответственного за свои построения и выводы.