А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Понимая романтизм в первую очередь в том теоретическом ключе, который характерен для его немецких носителей и «идеологов» XIX века (бр. Шлегели, Новалис, Шиллер, Шеллинг и др.), мы вглядываемся в образ знаменитого русского мыслителя А. С. Хомякова, применяя оптику романтизма не только к его философским, мировоззренческим положениям, но и тому личностному, индивидуальному, субъективному мирочувствованию, характеру, что составляло особенность данного персонологического этоса. О том, насколько правомерно такое видение, такой аспект, более обоснованно можно говорить, обращаясь к генезису славянофильства. В литературе по данному вопросу существует установившийся взгляд о широком и всепроникающем влиянии европейского романтизма на русскую общественную мысль 30–40-х годов ХIХ в. Собственно литературный аспект романтизма не может быть, особенно для России, осмыслен независимо от социального: крушение надежд на конституционный путь развития страны после событий декабря 1825 года привело к тому, что «в этот период будущие западники и славянофилы ощущали себя в состоянии глубокого разлада с действительностью»[1535].

«Разлад с действительностью» – традиционная характеристика зарождения романтического настроения. Чаще всего из него вырастает греза о будущем мире или золотом веке, реже – о преобразовании мира на новых (старых) началах, которые представляются истинными. Какой же путь избрали ранние славянофилы, и их бесспорный лидер – А. С. Хомяков? Нам представляется, что этот путь был путем поиска и опоры на Высшую силу, ту, о которой так живо и поэтически непосредственно сказано у Вл. С. Соловьева:

Высшую силу в себе сознавая,
Что ж тосковать о ребяческих снах?
Жизнь – просто подвиг и правда святая
Светит бессмертьем в истлевших гробах.

«Истлевшие гробы» русской истории были для Хомякова тем святым прахом, из которого поднималась христианская православная Русь, когда сила слова и духа Божия осознавались как самая надежная и непререкаемая опора. В философии Хомякова время не немотствует в бессилии меонического провала: оно все наполнено событийно, прошлое живет и движет настоящее и пребывает в нем. Трафарет «поиск национальной самобытности» несколько заслоняет событийно первичное: осознание мощи и святости национального корня через приобщение к мировому, примордиально общему, человечески исконному по причине его близости к божескому, истинному. Не средневековый ли это взгляд? Да, поскольку именно в предельной онтологической ретроспективе Средневековье ощущало свою связь с началом всех начал и, в то же время, нет – поскольку возвращение к истокам – «вечное возвращение» – психологически «общее место». Кроме того, ввиду этих рассуждений нужно не забывать и о том, что «Средневековье», «самосознание эпохи» и т. п. понятия есть не что, иное как абстракции, лишь в общем виде отражающие реальные умственные и общеидеологические движения времени, исторической эпохи, интеллектуально присущие только верхнему слою народа, сравнительно небольшой группе образованных людей, тогда как основной массы населения это касалось мало или вовсе не касалось.

Тем не менее, вслед за романтиками и независимо от них Хомяков искал в древнем бытии национального духа народа те неиссякаемые источники, которые способны питать новое настоящее и будущее развитие страны; они, эти источники, способны смыть наносы и пену неподлинного, ненационального, ненародного и неродного, привнесенного из чуждого внешнего мира и насильственно и искусственно внедренного в живую, органически представляемую ткань исконной русской жизни. Однако Хомяков смог, как и большинство крупных представителей славянофильства, избежать односторонностей одиозного национализма. Романтический в своей основе принцип «единства многообразия» (Шеллинг) был внутренне прочувствован и жизненно принят им. В своем «романтизме» и в области философии, и в жизнепереживании он поступал и чувствовал как европеец, но, тем не менее, европеец, конечно же русский, между тем как были европейцы немецкие, французские и др. Был ли это европеизм, вполне осознанный и четко проводимый в идеологическом плане? Отчасти да, поскольку «семья народов» в большей степени понималась – в первую очередь – как европейская семья, а уж потом, и весьма абстрактно – как мировая.