На одной из литературных сред в доме Киреевских в начале 1839 года Хомяков читает свою статью «О старом и новом», которая и положила начало письменному оформлению славянофильского самосознания. Он писал, что настало время понять задачи человека перед обществом и российским государством и отдать все свои силы делу процветания Отечества.
Мы будем, – призывал Хомяков, – продвигаться вперед смело и безошибочно, занимая случайные открытия Запада, но придавая им смысл более глубокий или открывая в них те человеческие начала, которые для Запада остались тайными, спрашивая у истории Церкви и ее законов – светил путеводительных для будущего нашего развития и воскрешая древние формы жизни русской… Тогда, в просвещенных и стройных размерах, в оригинальной красоте общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо, воскреснет древняя Русь… полная сил живых и органических[1054].
Заслуга Хомякова в том, что во время увлечения грандиозными системами немецкого идеализма он пытается найти непререкаемые основания отечественного мышления. Во время, когда отсутствовали переводы Гегеля и Фихте, когда не была еще выработана собственная философская терминология, Хомяков пытается донести до соотечественников всю пропасть, лежащую между жизненостью православного мышления и рассудочной отвлеченностью западноевропейских построений.
Хомяков пишет в статье «О возможности русской художественной школы»:
Полнота и целость разума во всех его отправлениях требуют полноты в жизни; и там, где знание оторвалось от жизни, где общество, хранящее это знание, оторвалось от своей родной основы, там может развиваться и преобладать только рассудок, – сила разлагающая, а не живительная, сила скудная, потому что она может только пользоваться данными, получаемыми ею извне, сила одинокая и разъединяющая. Все прочие животворные способности разума живут и крепнут только в дружеском общении мыслящих существ; рассудок же в своих низших отправлениях (в поверхностном анализе) не требует ни сочувствия, ни общения, ни братства и делается единственным представителем мыслящей способности в оскудевшей и эгоистической душе[1055].
Русский мыслитель печется о философии жизненной, действенной, практичной. Привлекательны укорененность Хомякова в национальном быте, трезвый, хозяйственный подход к тому, что должна и может сделать Россия. Его мировоззрение необычайно трезво и удивительно прагматично. Оно жизненно конкретно, а потому не имеет стройной формы, характерной для последующих мыслителей, начиная с Соловьева. Гениальны прозрения Хомякова, высказанные попутно, в форме кратких очерков, набросков, записей между строк.
Нет нужды говорить о непосредственном влиянии Хомякова на плеяду русских мыслителей, составивших основной цвет русской философии, – В. С. Соловьева, П. А. Флоренского, С. Н. Булгакова, Н. О. Лосского, ибо факт этот не вызывает особых сомнений
Национальный дух творчества Хомякова оказался наиболее близок Н. А. Бердяеву, В. Ф. Эрну, И. А. Ильину. Бердяев свою близость к Хомякову обозначил в работе, посвященной его личности и творчеству. Наряду с Бердяевым философы, группировавшиеся вокруг издательства «Путь», чувствовали свою творческую преемственную связь с Хомяковым и Киреевским.