A and B, или Как приручить Мародеров (СИ)

Ремус вытер нос рукавом, поискал по карманам свой платок и вспомнил, что оставил его в большой сумке, с которой приехал в Блэкшир. Только этого не хватало.

Где-то в подсобке скрипнула половица, и Ремус будто очнулся. Что-то было не так. Что-то внутри словно вопило в нем уже битые полчаса, но только сейчас он смог услышать этот голос. Еще через мгновение Ремус понял сразу три вещи.

Первое: то, что он поначалу принял за пыль, светилось бледным зеленоватым светом и было смутно похоже на одурманивающий порошок.

Второе: он не чуял совершенно ни одного запаха, и это было настолько дико и непривычно, что выбило его из колеи еще на добрых полминуты.

И третье.

В лавке стояла звенящая тишина, а из подсобки не доносилось ни звука.

Ремус оглянулся, широкими шагами, переходящими в бег, преодолел расстояние до прилавка, не обнаружил там ни списка, ни Эмили и, выругавшись, бросился в подсобку. Внутри высились помятые коробки, раскрытые и местами рваные, с многочисленными пакетиками и склянками внутри. В дальнем конце помещения чернела дверь, едва приоткрытая, так, что слабый свет просачивался внутрь тонкой полоской. Распахнув ее, Ремус выскочил на другую сторону улицы, распугав прожорливых ворон и одного пьяного бомжа.

На улице завывал ветер, воняло гарью и старым мусором, на третьем этаже соседнего дома реяли, как флаг, черные простыни, вывешенные на просушку.

И была еще одна маленькая, пугающая Ремуса до дрожи деталь.

Эмили пропала.

И вряд ли она просто ушла выпить кофе, позабыв его предупредить.

========== Глава XXVIII: Маленькая птичка в большой клетке ==========

Мальсибер-мэнор

Подрагивали язычки свечей, оставляя на красных бархатных подушках теплые оранжевые кляксы. Повсюду были алые ковры, золотые чаши и громоздкие канделябры, разномастные столики с поблескивающими серебром непонятными приборами. Пахло горячим воском, мускатом и оливковым маслом. И не было ни одного, даже самого крошечного окна. Округлая, обитая алым войлоком комната была похожа на вывернутую наизнанку подушку — все в ней было мягким и пушистым.

Эмили едва разлепила глаза, ощущая себя если не варенной, то хорошенько пропаренной — казалось, что здесь стоит невыносимый жар. В глазах плыли багряно-желтые пятна, и кончики пальцев едва чувствовались. Эмили порывисто вздохнуло, упрямо заставила себя распахнуть глаза и беззвучно вскрикнула. Еще несколько секунд ушло на то, чтобы привести мысли в порядок и худо-бедно успокоиться.

То, что поначалу она приняла за человека, оказалось лишь белеющей на подиуме удивительной красоты статуей, воздвигнутой прямо по центру круглой комнаты. Эмили уставилась на нее во все глаза, не в силах оторваться от столь же чудовищного, сколь и прекрасного произведения искусства.

У статуи были пустые слепые глаза, устремленные к потолку, обрамленные белоснежными ресницами, заботливо вырезанными неизвестным скульптуром. Спутанные волосы паутинкой плелись по плечу, свисая куда-то вбок, там, где от напряженной выпирающей лопатки начинался зигзагообразный порез. Белая девушка прижала к груди истерзанные руки, словно пыталась остановить каменные капли крови, застывшие по всему телу. Она не заботилась о почти соскользнувшем с бедра тонком покрывале, и рваная рана, тянувшаяся откуда-то из-под груди, запечатлелась во всем своем чудовищном великолепии.

Тот, кто создал эту статую, был большим ублюдком. Извращенным. Диким. Жутким.

Эмили сумела наконец пошевелить рукой и почувствовала странную мучительную слабость, будто телу запретили двигаться, оставив разуму лишь возможность осознавать собственное бессилие. Империо.

— Очнулась, милая?

Эмили дернулась, с усилием повернула голову, и внутри зашумело. В этом новом, покачивающемся перед глазами, отвратительном мире ее личным богом стал Энтони Мальсибер.

Он стоял перед ней в прекрасном шерстяном костюме, с черными бриллиантами запонок, уложенными волосами и одурманивающим запахом одеколона. Энтони выглядел безбожно прекрасно, и от этого становилось лишь страшней.

Энтони улыбнулся ласково и нежно, как улыбаются лишь своим любимым и своим жертвам, подошел к Эмили и опустил на низенький столик неподалеку поднос с едой. Разом запахло тушеными овощами с рисом и барбарисом. Запах был таким резким, что Эмили затошнило, и она едва не отключилась.

Энтони покачал головой и неуловимым движением что-то сунул ей под нос — голова прояснилась, и в глазах перестали прыгать разноцветные пятна, но ужас, притупившийся было, нахлынул с новой силой.

Мальсибер отошел от Эмили на несколько шагов, поравнявшись со статуей, и задумчиво оглядел пленницу с ног до головы.

— Выглядишь неважно, — дружелюбно сказал он, и его длинная рука так плавно, будто была совсем без костей, легла на бедро каменной девушки.

Он не просто так это сделал. Мальсибер никогда и ничего не делал просто так. В каждом его действии, в каждом слове, в каждом взгляде был намек. Эмили, силясь разгадать его игру, переводила взгляд с Мальсибера на статую, и в голове словно из тумана начала проступать картинка.

Его рука.