A and B, или Как приручить Мародеров (СИ)

— Ну как ты, подруга? – Блэк наконец-то опустил Дору на пол и присел на корточки рядом с ней. Его глаза светились, когда он аккуратно заправил локон племянницы за ухо, а та, радостно улыбнувшись, схватила его за жесткую ладонь.

— Отлично! Правда, мама говорит, что я не буду здесь долго, что она отправит меня к отцу, — Дора надулась.

Эмоции на ее живом подвижном лице менялись с необыкновенной скоростью. Сириус подумал, как же хорошо, что колючая железная рука Вальбурги не добралась до этого неиссякаемого источника жизни и высокого заливистого смеха.

— Тед остался дома, — пояснила Меда, — незачем втягивать его во все это.

— Смотри, как я умею! – Дора уже позабыла про свои обиды. Она надулась изо всех сил, и ее уши приняли вид огромных желтых бананов.

— Ты очень талантлива, принцесса, — расхохотался Блэк, невзначай коснувшись ушей девочки, так, что те заколыхались, словно маятник.

— Щекотно, — фыркнула она.

— Оставайся на ночь, Сириус, — Андромеда свернула плед и убрала кружку с пола, палочкой убирая следы недопитого чая. – Я приготовлю ужин и постель, а на утро заправим твой мотоцикл левитационным порошком. К тому же Дора…

— Не называй меня Дора!

Андромеда только легко рассмеялась, Блэк вторил ее, необидно потрепав племянницу по макушке. Сириуса не нужно было долго упрашивать. Он не верил, что у него когда-нибудь появятся собственные дети, но это не значило, что он не любил их. Просто считал, что у ребенка должен быть ответственный родитель. А рядом с Нимфадорой ему казалось, будто его жизни на какое-то мгновение становилась чуть легче, чуть проще и чуть светлей.

Почти под утро, когда на небосводе появились первые алеющие полосы тяжелых облаков, подсвеченных восходящим морозным солнцем, Дора наконец-то успокоилась. Заснула у Сириуса на руках, уткнувшись носом тому куда-то в грудь, а тот, покрепче обняв малышку, и сам почти мгновенно вырубился в том самом кресле. Андромеда, принесшая одеяла, постояла немного, любуясь семейной идиллией, и с грустью подумала, что, возможно, видит это в последний раз.

— Впервые Сириус Блэк засыпает в одной постели с девушкой, — усмехнулась она и все-таки ласково и настойчиво пригладила его челку.

*

Хогвартс, завтрак в Большом Зале

— Совершённое вчера, — Дамблдор поднялся в своем кресле и оглядел зал тяжелым взглядом уставшего, разочарованного человека, — повергло меня в глубокое отчаяние.

МакГонагалл рядом резко кивнула и еще сильнее сжала в руках многострадальный платок. Железная женщина плакала этой ночью, о чем говорили ее покрасневшие от слез глаза, и Лили не находила в себе сил поднять на нее взгляд.

— Семь лет я воспитывал вас, взращивал, как собственных детей. Защищал от последствий ваших собственных ошибок, оберегал, вкладывал в вас свои знания, веру и сердце, — Дамблдор глубоко вздохнул. – И что сделали вы?

Ученики потупились. Никто не умел лучше Дамблдора ткнуть носом в то дерьмо, что ты совершил благодаря собственному идиотизму. Никто лучше него не умел показать, насколько ты оказался отвратителен, насколько не оправдал возложенных надежд.

— Как вы считаете, что я должен сделать сейчас? Назначить отработки? Поставить вас в угол? Или, быть может, написать вашим родителям?

Студенты молчали. Кто-то осмеливался посмотреть на Дамблдора и преподавателей, но, натыкаясь на стену ледяного презрительного отчуждения, тут же сглатывал и опускал голову.

— Мне прекрасно известно, кто и в чем виноват, — спокойно продолжил Дамблдор. – Но мне непонятно, как вы, Гриффиндор, посмели осквернить память вашей сестры позорным нападением на ничего не подозревающих детей!

Гриффиндорцы вяло зашевелились, переглядываясь, но спорить было бесполезно. Тяжело спорить, когда знаешь, что сам неправ.

— И как вы, Слизерин, опустились до тех слов, что были сказаны ранее? Вы говорили о человеческой смерти, как о ежедневном явлении, которое не стоит ни малейшего внимания. Вы тем самым обесценили саму суть человеческой жизни!

МакГонагалл коротко всхлипнула и начала яростно вытирать платком глаза. Профессор Слагхорн смотрел на учеников так, словно видел их впервые. В его глазах застыла детская обиженность и боль старика, чьи дети предали его доверие. Даже Пивз, зависший под потолком и обнявший люстру своим бледным прозрачным телом, глядел осуждающе и не понимая.

— Те, кто принимал участие в происходящем, встаньте.

Властный голос директора, казалось, лишь наоборот еще больше припечатал студентов, пригвоздив их к лавкам и сделав ноги ватными и неуклюжими.

— Встаньте, — почти угрожающе произнес директор.

Ученики переглянулись, ожидая того самого знака – когда кто-нибудь другой, не они, поднимется со своего места, тем самым приняв на себя основной удар.