812c16bc4d48fdee984253428f1a0f6d

- Фрэнк, ты несешь ядовитую чушь, - ответил он. - Плохая еда плоха для всех, а воздержание от табака стало для меня сущей пыткой. Целомудрие столь же дьявольски противоестественно, как голод - ненавижу и то, и другое. Самоотречение - блестящая язва на изъеденном проказой теле христианства.

М. в ответ на это начал хихикать и аплодировать, что, естественно, пробудило во мне воинственные инстинкты, которые и так были всегда настороже.

- Все великие творцы, - ответил я, - должны соблюдать целомудрие, лишь целомудрие придает силу и тонус душе и телу, формируя запас невероятной прочности. Твои любимые древние греки не позволяли атлету пойти на палестру, если до того он не хранил целомудрие в течение года. Бальзак тоже хранил целомудрие и превозносил его достоинства, а ведь всем известно, как сильно он любил сладостные грехи Парижа.

- Ты безнадежно ошибаешься, Фрэнк, что за безумие ты начнешь проповедовать следом! Постоянно докучаешь, заставляешь писать, а теперь рекомендуешь целомудрие и тюремную баланду, хотя, должен признать, - добавил Оскар со смехом, - твоя «баланда» включает в себя все самые неделикатные ингредиенты сезона, а кроме того - шампанское, кофе мокко и абсент. Определенно, ты превращаешься в ужасного пуританина. Что за абсурд с твоей стороны: намедни ты доказывал преимущества общепринятой любви перед моей идеальной страстью.

Оскар меня провоцировал, говорил со мной тоном презрительного превосходства. Я молчал, не хотел отвечать так, как мог бы ответить, если бы тут не было М.

Но Оскар был полон решимости доказать свою правоту. Через пару дней он пришел взолнованный, раскрасневшийся, я никогда прежде не видел его таким злым.

- Фрэнк, что, по-твоему, случилось?

- Не знаю. Надеюсь, ничего серьезного.

- Я сидел в придорожном кафе на пути в Канны, у меня с собой был Вергилий, я начал читать. Сидел там и читал, потом случайно поднял глаза, и кого же я увидел. Я увидел Джорджа Александера на велосипеде. В былые дни я был с ним дружен, естественно, я встал, я был рад его видеть, пошел к нему. А он отвернулся и проехал мимо, решительно крутя педали. Сделал вид, что меня не узнал. Конечно, мне было известно, что перед началом моего процесса в Лондоне он убрал мое имя из афиш моей пьесы, хотя продолжал в ней играть. Но я не рассердился на него за это, хотя он мог бы по отношению ко мне повести себя, как Уайндхэм, который вовсе не был мне ничем обязан.

Здесь его никто не увидел бы, но он сделал вид, что меня не узнал. Что за Бруты мужчины! Меня не просто наказал социум - теперь отдельные люди пытаются меня наказать, а я ведь, в конце концов, не сделал ничего более ужасного, чем они. Какая разница между двумя видами сексуальных излишеств? Ненавижу лицемерие и лицемеров! Подумать только, Александер, который все свои деньги заработал на моем творчестве, сделал вид, что меня не узнал, Александер! Это слишком подло. Фрэнк, ты бы не разозлился?

- Признаю, разозлился бы, - ответил я холодно, надеясь, что этот ицидент станет для Оскара стимулом.

Я никогда не понимал, зачем ты отдал Александеру пьесу? Ты ведь не считаешь его актером?

- Нет-нет! - воскликнул Оскар, его лицо вдруг озарила улыбка. - Александер не играет на сцене - он лицедействует. Но разве это не подло с его стороны?

Я не смог сдержать улыбку - стрела была заслуженной.

- Начни другую пьесу, - сказал я, - и Александер сразу приползет к тебе на коленях. А если ничего не будешь делать, можешь ожидать чего-нибудь похуже, чем невежливость. Люди любят осуждать любимые пороки ближних. Тебе уже следовало к этому времени понять мир.

Оскар даже не заметил намек на требование работать и разразился гневной тирадой:

- Фрэнк, то, что ты называешь пороком, вовсе не порок. Это столь же хорошо для меня, сколь было хорошо для Цезаря, Александра Македонского, Микеланджело и Шекспира. Сначала это провозгласило грехом монашество, а недавно провозгласили преступленим наследники готов - немцы и англичане, которые с тех пор сделали очень мало или вовсе ничего не сделали, чтобы усовершенствовать или развить идеалы гуманизма. Все они просто проклинают грехи, о которых понятия не имеют - вот их мораль. Грубые нации - очень много едят и пьют, и при этом осуждают плотские страсти, упиваясь гнуснейшими грехами духа. Если бы они прочли 23-ю главу «От Матфея» и применили ее к себе, они научились бы чему-то большему, чем просто осуждению удовольствия, которое они не понимают. Ведь даже Бентам отказался включить то, что ты называешь «пороком», в свой криминальный кодекс, и сам ты признаешь, что это не следует карать, как преступление, поскольку тут нет никакого соблазна. Возможно, это - болезнь, но, если так, поражает она лишь самые возвышенные натуры. Наказывать за это - зазорно. Человеческий ум не может найти аргументы в пользу такого наказания.

- Не будь в этом столь уверен, - ответил я.

- Я никогда не слышал убедительных аргументов в пользу такого наказания, Фрэнк, и не верю, что обоснования для этого существуют.