8 - 9 - 8

как ни парадоксально, проходят по разряду близких людей, едва ли не членов семьи. За много лет Габриель привык к ним, он знает о них не меньше, чем знает Фэл. Чем они сами знают о себе. Всему виной теткина скрупулезность в описаниях. При этом она не оценивает своих друзей, не осуждает и не одобряет за те или иные поступки, да и совершают ли они поступки? Принимают ли решения, способные изменить чью-то жизнь, сделать кого-то счастливым, а кого-то — несчастным?

Фэл всегда упускает это из виду.

Никаких комментариев.

Что касается Габриеля, то больше всех ему симпатичен фотограф, спокойный и уравновешенный человек, единственный семьянин из всей компании. Он до сих пор женат первым браком, воспитывает дочь, бывшую когда-то ничем не примечательной толстухой. Впрочем, больше не воспитывает: дочь выросла и похудела, связалась с рэперами, затем — с эко-террористами, затем — всех бросила и уехала в (страшно подумать!) Россию. Работает там волонтером в интернате для детей с задержкой в развитии и не собирается возвращаться домой. Ей нравится страна и (страшно подумать!) люди. Мнение о ней Фэл переменилось в лучшую сторону. «Она вдумчивая и серьезная девочка с большим сердцем, — как-то написала Габриелю тетка, — если бы она не уехала так скоропостижно, мы обязательно стали бы друзьями».

Черт знает почему, но Габриель почувствовал укол ревности.

Второе место вот уже три года удерживает репортер. Бородатый желчный тип с коричневыми от постоянного курения пальцами. Курит он всякую дрянь — ту, что покрепче и подешевле. На день рождения Фэл дарит ему блок хороших сигарет, но они заканчиваются со сверхзвуковой скоростью. И несчастная тетка снова вынуждена дышать миазмами, отчего ее визиты к репортеру становятся короче, что «очень и очень жаль, ведь он умница, мастер рассказывать леденящие душу страшилки из жизни ресторанов, каруселей и мест преступления. И самый настоящий энциклопедист».

За репортером, ноздря в ноздрю, следуют скульптор и дирижер. Габриель относится к ним с симпатией, но и с легким пренебрежением тоже, несмотря на их творческие заслуги и вклад в искусство. Все потому, что дирижер — гомик, а скульптор боится летать самолетами: они вроде как и не совсем мужчины.

Не те мужчины, о которых Габриель читал в книжках и к которым относит себя.

Но все равно — они большие забавники.

Единственное неудобство заключается в том, что все друзья Фэл похожи на Фэл. Не характером, не повадками — они похожи внешне. И справиться с этим не в состоянии даже безразмерное воображение Габриеля. Стоит начать думать о репортере, как тут же всплывает огромный, как футбольное поле, лоб Фэл. Стоит начать думать о фотографе — возникают ее круглые, большие глаза без ресниц: веки опускаются со звуком, напоминающим щелчок затвора фотокамеры. Скульптору Фэл делегировала пергаментные бесцветные щеки, а гомиковатый дирижер — и вовсе вылитая Фэл! Даже у сучки-бассета и кошки-патриарха сыщутся ее черты.

Не оттого ли, что при всей старательности и подробности описания Фэл все же не писатель?

— …Мои друзья считают, что тебе нужно заняться литературой, дорогой мой.

— Я коплю материал. Наверное, когда-нибудь удастся создать что-то заслуживающее внимания.

Промыв Габриелю мозги насчет сочинительства, Фэл снова переключается на магазин, а затем — на радиоастрономию, а затем — на воспоминания об отце Габриеля и о том, каким замечательным мальчиком был сам Габриель.

— Но теперь ты еще лучше, поверь. Настоящий красавчик и умница, каких мало.

— Вот только побаловать тебя страшилками из жизни ресторанов, каруселей и мест преступления я не могу.

— Разве?…

Фэл улыбается Габриелю и заговорщицки прикладывает палец к губам. И смежает веки — со звуком, напоминающим щелчок затвора фотокамеры.

Габриель неожиданно чувствует пустоту внутри, как будто в животе поселилась одна из так любимых теткой черных дыр. Поселилась — и затягивает все подряд, вот бы она затянула и Фэл с ее неожиданным вопросом.

Вопросиком из пяти букв.

Это не конкретный вопрос. Самый абстрактный из всех абстрактных. Расплывчатый до невозможности. Что имела в виду Фэл? Страшилки из жизни ресторанов и каруселей? — это еще можно пережить. Но место преступления? — ни о чем таком они никогда не писали друг другу. Фэл, если на нее находит стих, ограничивается пафосными стенаниями о тут и там творящихся жестокостях, отсутствии морали и власти денег, которые убивают человечество. В переносном смысле, конечно. Естественно, существует и чистой воды уголовщина — это вообще кошмар, я об этом даже не думаю, не думаю, нет!.. Все безобразия происходят где-то там, за линией горизонта. На той стороне неба, где не видны созвездия Лисички, Змееносца и Тельца.