687d1af9c0438e317469611e8e7649c4

Задаюсь вопросом, была ли Австралия когданибудь моим домом.

Дверь открывается и закрывается, и я подпрыгиваю.

Обычно слышу характерный хруст гравия под колесами его грузовика, возвещающий о его прибытии. И обычно я либо прячусь в своей спальне, надевая наушники, либо выхожу посидеть на улицу, пока мужчина, о котором идет речь, не скрывается из виду.

Но я не делаю ничего из этого.

Продолжаю есть свои чипсы за стойкой, внезапно разозлившись на то, что мне приходится ходить по яичной скорлупе в собственном доме.

Хуже того, это даже не мой гребаный дом, потому что им владеет гребаный Кип.

Придурок.

Что я хочу сделать, так это откупиться от него. Вот только я не в том положении, чтобы купить чертов дом за наличные, а мой нестабильный иммиграционный статус означает, что получить кредит, скорее всего, будет невозможно. И это при том, что у меня даже нет денег на первоначальный взнос. Все сбережения, которые были на черный день, остались сбережениями, потому что я слышала, что дети дорого обходятся.

Если бы я ожидала, что на данном этапе моей жизни у меня будет ребенок, я бы не была так равнодушна к своему образу жизни и своим финансам. Я бы экономила, вложила деньги, а не купила диван за пять

тысяч долларов - он просто сказочный и обнимает меня лучше, чем может любой мужчина, - в первом триместре я на нем и провалялась.

С тех пор как узнала, что бесплодна, ничего не делала. Таким образом, оказалась в ситуации, когда мне приходится полагаться на своего гребаного фальшивого мужа, чтобы сохранить крышу над головой и свою беременную задницу в городе.

Можно с уверенностью сказать, что я сердито посмотрела на него, когда он вошел в дверь.

Он дернулся, когда его глаза встретились с моими. Буквально дернулся. Как будто он так шокирован, увидев меня на моей кухне.

Или, может быть, он шокирован такой враждебностью. Пусть не удивляется.

Хотя у меня есть много отборных слов и обличительных речей, которые я репетировала, бросая в него, я держу губы поджатыми и не свожу с него глаз. Ни в коем случае не должна заговорить первой. Я ни за что не отступлю. Это мой гребаный дом, что бы там ни было написано в документах.

Кип быстро приходит в себя, у него пустое лицо, и он застигнут врасплох моим присутствием. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы вернуть себе то холодное самообладание, которое ранит меня гораздо сильнее, чем я могу признаться самой себе.

— Хорошо, ты дома, — бормочет он.

Дом.

Да.

Это мой дом.

И он все испортил.

— А где еще мне быть? — спрашиваю я, выхватывая чипсину из пакета и сердито хрустя.

Взгляд Кипа натыкается на пакет с чипсами, задержавшись там дольше, чем обычно смотрят на пакет с чипсами, прежде чем

вернуться ко мне. Или, что более уместно, в пространство чуть выше моей головы, поскольку он больше не смотрит мне в глаза.

Потому что он вонючий трус.

Хотя, к сожалению, от него хорошо пахнет. Даже сейчас, возвращаясь прямо с работы, покрытый строительной пылью и краской. От него пахнет грязью, мускусом и им самим. В эти дни мой нюх как у ищейки, и почти все запахи кажутся отвратительными. Что вызывает своего рода кризис, учитывая, что я работаю в пекарне, которая представляет собой великолепное сочетание запахов, обычно приятных, а теперь прямо-таки атакующих.

Но Кип. Кип. Конечно, он один из немногих существ, которые хорошо пахнут для меня - какимто странным образом собака Роуэна тоже в этом списке.

Кип не отвечает на мой саркастический и враждебный вопрос, хотя его челюсть напрягается. Вместо этого он сует руку в задний карман джинсов и кладет на кухонный стол блокнот.

— У нас будет система, — говорит он.

— Система? — я хмурюсь.

Он кивает один раз.

— Чего бы тебе ни хотелось, запиши это в этот блокнот, — он стучит по блокноту на стойке. — Я приготовлю эту чертову штуку, и ты ее съешь.

Я уставилась на него.

— Извини?

Он хмурится.

— Ты слышала, что я сказал.

— Я слышала, что ты сказал, — соглашаюсь. — Просто ни хрена не поняла, что это значит.

 

— Это значит, что ты наконец-то, черт возьми, будешь есть, —выпаливает Кип, явно ненавидя каждую секунду этого разговора.

Ненавидя каждую секунду пребывания в моем присутствии.

— Ты не готовишь, — продолжает он. — И, хотя ты часто бываешь у Норы, и она готовит, все равно в остальное время, ты нормально не питаешься, — он снова стучит по блокноту. — Итак, если у тебя есть страстное желание, дикое, как черт, мне все равно, запиши в блокнот. Я пойду куплю продукты, приготовлю, и ты, черт возьми, съешь это. Стейк, курица, вегетарианская лазанья, что угодно, черт возьми.

Приходит понимание. Я пялюсь на него - на его напряженную позу, на то, как он избегает смотреть мне в глаза, на исходящее от него напряжение, на новые морщины у него на лбу.

Он выглядит чертовски несчастным.

— Почему не уйдешь? — спрашиваю его.

Челюсть Кипа дергается.

— Что ты имеешь в виду?

Я кладу руки на столешницу, наклоняюсь вперед и пристально смотрю на него. Ни за что не стану избегать зрительного контакта, как этот бесхребетный придурок.