<4D6963726F736F667420576F7264202D20D4E8EDCFEEF0F2C0F0F2F3F02DD2EEEAE8EE2E646F63>

он никогда ТАК этого не видел. Он не мог этого видеть со стороны, потому что стоял в это

время на его мостике. И если бы не боцман Лукьян Полынкин с его могучим медвежьим

хватом, сгребший истерящего командира в охапку, и вышвырнувший в воду, не глядя на

выхваченный Рейном револьвер, то, возможно, что и на полотне Верещагина Николаю

Готлибовичу увидеть этого было бы не суждено…

Револьвер тот, утопленный у Шантунга, был памятный. Подаренный Рудневым за

спасение «Авроры». А потом был диван в кают-компании «Богатыря», на котором он очнулся.

И был еще один револьвер. Тот, что он успел выбить из руки раненого Балка, не желавшего

смириться с гибелью «Новика». Тот, который теперь хранится у него, как подарок друга, как и

он сам, слишком хорошо знающего, что такое для командира потерять СВОЙ корабль…

Постепенно ощущение нереальности отступало. Мужчины тихо переговариваясь,

рассматривали те или иные детали полотна, слышались краткие реплики, замечания: «Это

Эссен… Точно, но как же он горит, Господи… Так ведь и было: сто человек почти в парусину

и несколько месяцев ремонта… Жаль, Николай Оттович в Средиземке, хорошо бы, чтоб

сейчас здесь был… Василий, а это брат твой уже после того, как к «Микасе» подобрался…

Точно! А мачту у него тогда свалило, или раньше?... Если бы только мачту… А за

«Цесаревичем» это кто, «Александр»?... Да, Миша, только он уже без половины передней

трубы. Эссен с Бухвостовым «Микасу» и добили… А у «Потемкина» действительно боевую

рубку так пожаром охватило?... Да... А Степан Осипович?... Меня тогда уже вниз снесли… А

это именно Того корма торчит?… Да, «Микаса», и вон - «Сикисима» до кучи, Готлибовича

спроси, как он исхитрился… А Всеволод Федорович вон идет, за этими всплесками…

Гальюна со Степановым на пару добивают… Да, конечно, «Громобой», и уже двухтрубный,

попутал с «Рюриком», виноват… «Рюрика», Михаил, тогда уже не было…»

Великая княгиня, взяв за руку художника, хранила молчание. По ее щеке проскользнула

слеза… Молчал и Верещагин. Казалось, что он где-то очень далеко от этого вечера, так

неподвижна была его фигура, так отрешен от всего происходящего взгляд. Василий

Васильевич действительно был сейчас не здесь, не в этом зале…

Перед его мысленным взором как в волшебном калейдоскопе вновь проносились

моменты величайшего морского сражения, которое ему волей всевышнего суждено было не

только увидеть и потом запечатлеть на этом огромном холсте. Ему довелось принять в нем

участие, внеся и свой посильный вклад в нашу победу, когда повинуясь какому-то указанию

свыше, перехватил он ручки штурвала у оседающего на палубу раненого рулевого, когда, не

ожидая вызванных матросов, на руках потащил к лазарету истекающего кровью Григоровича,

чем, скорее всего, и спас тому жизнь…

Он много повидал на своем веку войн, крови и страданий человеческих, повидал

достаточно, чтобы знать войну в лицо… Но линейный морской бой современного флота. Этот

Армагеддон наяву… Там, в море у Шантунга, он почувствовал вдруг нечто иррациональное,

нереальное и поистене мистическое… Это было то чувство, что рано или поздно приходит к

каждому настоящему моряку: чувство своей полной принадлежности тому стальному колосу,

на котором ты вышел в море. Принадлежности такой же, как и у любой заклепки, листа брони

или орудийного прицела… Словно и не ты вовсе, не те, кто тебя окружают, что-то делают,

командуют, стреляют, бросают уголь на колосники есть одушевленные индивидуумы… Нет!

Это все одно… И ты, и все люди вокруг и эти пушки, и весь этот корабль, это все единое

целое, одно живое и целеустремленное существо, одна общая душа – российский броненосец

«Петропавловск», бьющийся с врагами твоей страны в далеком от Родины морском просторе,

бьющийся чтобы победить или умереть за свою Веру и Отечество, «за други своя»…

По прошествии нескольких минут, сжимавшая сердце рука отпустила… Воспоминания

отхлынули... Василий Васильевич ожил и тихо, даже как-то жалобно попросил: «Ольга

Александровна, господа, простите, но это ведь не все, я хочу еще кое-что вам показать…»

Второй зал был так же залом «одной картины». На бронзовой табличке внизу рамы было

выгравировано: «Военный совет Тихоокеанского флота». Вглядываясь в лица людей,

запечатленных на ней, Петрович понял, что история этого полотна началась 14-го ноября

1904-го года, когда минут через десять после прибытия кавторанга Рейна на созванное

Макаровым на флагмане экстренное совещание, в дверь постучал лейтенант Дукельский и

обратился к командующему:

- Здесь Василий Васильевич Верещагин. Просит пропустить к Вам…

- Конечно, конечно! – энергично закивал Макаров, - Просите.

Флаг-офицер козырнул, и обернувшись, пригласил гостя зайти в салон.

- Василий Васильевич! - обратился адмирал к вошедшему, - Прости, пожалуйста, друг