400 000 знаков с пробелами

Сначала я писал, постоянно проверяя свой объем и статистику, мечтая поскорее дотянуть до вожделенной цифры и свернуть повествование. Но перешагнув этот рубеж, я никак не мог остановиться и уйти на финал. На меня с неба падали мысли и образы, без которых мне казалось, что текст обеднеет и будет неточен. Я был словно клавишами в программе Piano Tutorial, на которых кто-то играл, а сверху на меня всё падали и падали ноты.

Однажды я по обыкновению выступал в холле столовой, зачитывая наброски к некоторым главам, и кто-то сказал мне: “отраженные могли бы назвать тебя гуру, а “Они” назовут тебя – тварь”.

Как-то раз ко мне подошел поп и попросил зашифровать в первой главе книги свой монолог. Ему пришла идея, что по первым словам каждого абзаца можно зашифровать послание, которое лежит в основе его религии. Он хотел подчеркнуть значительность этого обращения таким образом и считал, что книга должна открыться только тем, кто ищет больше, чем другие. Важность этого момента он просил подчеркнуть его тройным повторением.

Иногда мне казалось, что в моей голове стоит круглый стол и за ним сидят все мои персонажи и обсуждают, как надо писать эту книгу. Я записывал строчку, а потом перечитывая, начинал переставлять слова местами. Вернувшись и перечитывая снова, я поражался и испытывал искреннее изумление – как я мог так коряво написать? Было же хорошо? Как будто Парень в телогрейке улучив момент, пока я отошёл, поправил текст по своему усмотрению. Они все как будто постоянно спорили внутри меня, как лучше сказать, чтобы выразить максимально близко и понятно те чувства, которые должен испытать читатель. Например, они очень долго спорили, как рассказать про Дедульку старенького так, чтобы он не казался угрюмым, но было понятно, что у него на войне оторвало пальцы. И он, чтобы не огорчать людей своей болью, рассказывает историю про медведей. И что для человека, прошедшего войну, уже ничего не смешно и забавляет только чувство страха к несущественным для него мелочам. И чтобы вспомнить это ощущение веселья, он так шутит на грани боли.

Сначала я писал книгу, словно дневник. Но постепенно, осознав себя писателем примерно к началу второй главы, моё изложение приобрело большую стройность мыслей и текста.

Мои новые друзья поддерживали меня. Они говорили, что если книга станет известной, то мне нужно будет выпустить вторую, которая будет объяснять содержание первой, чтобы исключить неверное толкование. Но если бы они спросили меня, “как я смог написать такое?”, я бы честно признался – это не я. Я как будто отхлебнул из источника, зачерпнув из чаши вселенского мироздания; и просто был средством и передал то, что Кто-то хотел бы, чтобы все знали.

Я боялся, что меня могут в любой момент отлучить от этого мощного источника вдохновения, который давил меня изнутри. И каждый день трепетал, что вот сейчас, меня разобьёт паралич или каким-то образом исчезнет все написанное из Гугл документа, и всё… Но я писал не для себя. В моем стремлении не было места для моих желаний. Мне просто хотелось стать инструментом для передачи чистых мыслей других людей. И если мне было разрешено отхлебнуть из чаши вдохновения, значит там наверху принимают мои цели.

Глава. 24 Отражённые

Дни моего пребывания в санатории подходили к концу. Я чувствовал неимоверный прилив сил. То ли на меня так благотворно действовали инъекции витаминов, то ли работа под кронами Нимов давала мне силы или же я просто нашёл своё дело и открыл мир, в котором мне было место.

Однажды на дорожке в столовую я встретил Ванюшку и Clay. Ваня был огорчён предстоящим отъездом..

–“А кто тут главный?, – спрашивал он, – мне хочется задать ему пару вопросов.”

Мы с Clay конечно понимали, что Ванюшка не хочет уезжать. Все дни он проводил в своём цеху деревообработки. Его пальцы были в ожогах, наверняка он подсовывал их под луч лазера, пребывая в творческой агонии, но его глаза горели восторгом на запылённом одухотворённом лице…

–“Ну, ты тут главный, ты…”, – по отечески похлопал Ваню по плечу Clay. А тот, еще не до конца поняв смысла ответа, убежал к себе и до отъезда я его не видел.

В один из дней, когда повествование дошло до моего появления в читальном зале, я открыл ящик письменного стола и взял конверт с письмом, решив выделить место в сюжете для его автора. Я взял самое последнее по дате и прочитал.

“За окном падает мелкий снег, как белая пыльца сыплется с темнеющего грустного неба. Когда-то из этих окон смотрел кто-то другой на эти сосны, на людей, проходящих по этой дороге… Теперь я. И этим деревьям конечно же всё равно, кто смотрит на них. Как бы впитать в себя их независимость от окружающих, их уверенность и спокойствие?