3ba4494785f2eaa41eef235f85090948

— Который на «крест» повесил? — Мастер стоял, привалившись плечом к столбу, и хлопал крышкой от ноутбука. —

Ничо не написал, а зачем? Сядь уже, не бегай, укачивает.

— Надо на «серый» сходить, на «секрет» посмотреть, —

снова, уже пятый раз за десять минут, сказал Серега и посмотрел на коммандера.

— Надо — то сходим, — задумчиво сказал Вася. — Завтра.

После Волновахи.

— А чего завтра-то?

— Сегодня Мартин съездит шмот из стирки заберет, шоб

завтра погибнуть в чистом.

— О, шутки про смерть. Юморист вы, товарищ генерал-лейтенант, — обиделся я, точнее, сделал вид. — Кстати да, поедем сегодня вечером, а то пацаны и форму отдали, а тут

эти награждения долбаные… Прапор!

— Шо? — Прапор оторвался от чесания за ухом Прицессы

Доганы и поднял голову. — Шо хочешь?

— Ты себе биографию и боевой путь придумал?

— А как же. Напишешь, шо я — этот… — он еще раз почесал собаку. — Пес войны. Служил во всех горячих точках, воевал, медали, все дела, из этого… из Легиона…

— Иностранного, — подсказал Танцор, расстилая какую-то

тряпку, и принялся разбирать пистолет.

— Да, из него. Потом встретил американскую журналист-ку, влюбился, уехал в Штаты, там участвовал в боях без правил…

— Чуеш, Ван Дамм долбаный, шо-то нормальное давай.

— А шо, не прокатит? Ладно. Потом придумаю…

— Так шо — всё, решили? Завтра идем, да? — чуть не под-прыгивал Стелс.

— Завтра, завтра. Мастер… У тебя еще один флаг есть? —

Вася почесал кончик носа разобранным «пэ-эмом». — Есть

идея…

Вообще, поставить флаг — это уже был какой-то фетиш.

Вот насколько я до войны равнодушно к флагу относился —

настолько же сейчас он мне нравился. Флаги были везде — в

Глава 2. ТЕРРИКОНЫ

157

блиндажах, на машинах, в машинах, на наклейках, они при-вязывались к деревьям в посадках и ставились на самые высокие точки мостов и терриконов, флаги ехали на фронт сот-нями и тысячами; и так, понемногу, потихоньку, западную

часть Донбасса покрывали двухцветные точки. Флаг стал тем, чем всегда должен был являться, но ни капли не выполнял

этой роли до четырнадцатого — он стал идентификатором

«наших», распознавателем «свой-чужой», и еще — специаль-ным раздражителем для врага.

Конечно, сепарье так по своему флагу с ума не сходило, как

это делала Украина (тогда мне казалось — вся, потом понял —

нет, процентов пятнадцать, не больше). Не все даже могли при-помнить цвета флага, не говоря уже о том, что российские флаги на захваченной части моей родины встречались чуть ли не

чаще. Они как-то… равнодушнее относились к куску раскрашенной ткани — зато дико бесились, обнаруживая желто-синие

полотнища в самых неожиданных местах. Например, как вчера

или, скорее всего, сегодня в трехстах метрах от своей позиции, привязанным к перекладине «креста».

Мы любили… черт, да вся армия любила сделать такую

прекрасную подляну, не несущую никакого смысла в тактиче-ском плане, но отлично работающую в плане моральном —

заползти в «серую зону» и где-то посередине, обязательно на

виду у сепаров, поставить флаг. Привычка эта, превратившая-ся уже чуть ли не в добрую традицию, тайно поощрялась командирами «нижньої ланки» и сильно раздражала комбатов

и комбригов… но вот такая была тогда армия, такие были

тогда люди, и любой запрет ходить в «серую зону» — чи флаг

поставить, чи просто «погулять», как мы вчера — игнориро-вался так же, как и запрет на пользование мобильными теле-фонами, интернетом или здравым смыслом.

Мы были, жили и воевали в странное время — первый в

мире вооруженный конфликт, где соцсети играли такую

огромную роль. Мы существовали (и это тогда казалось нам

абсолютно нормальным) во вселенной, где население огромной страны узнавало реальное положение дел на фронте не

158

Мартин БРЕСТ • ПЕхоТа-3: ТЕРРиконы

сколько из новостей, сколько из блогов военных и волонтеров, где суммы, иногда равняющиеся годовому бюджету африкан-ской страны, собирались и тратились на каски, броники и

машины в течение нескольких дней. Соцсети пронизали нашу

войну так, как ни разу до этого ни в одной горячей точке мира, и господа высокие воинские начальники, в полном составе

пришедшие к нам из Советского Союза, так и не смогли понять — армия изменилась. Она не состояла больше из покорных

и забитых срочников — как не состояла и из матерых военных

профессионалов, которых так любил показывать нам американский кинематограф. На два года и шесть волн мобилизации армия стала срезом общества — и командиры оказались большей

частью не готовы зарабатывать, именно зарабатывать заново

свой командирский авторитет, а не кивать на погоны.

Мы не уважали никого, кто не заслуживал уважения в силу

личных качеств, и на погоны нам было плевать. Два указа

президента — о начале мобилизации и о ее конце — ограничивали нашу жизнь «от» и «до», ну кроме, понятное дело, ранения или смерти. Фактически нам было плевать на все, что

не относилось непосредственно к боям, никто из нас не собирался тогда делать сногсшибательную карьеру военного, мы, за исключением Васи, не были офицерами, и нас это абсолютно устраивало. Да, мы были странными солдатами, но мы ими

были, и нам повезло — мы воевали.