21 интервью

Неизвестный: Формально за мной не следовали, я был одинок. Меня обворовывали, но плагиаторы. Это не школа. Только что приехала знакомая из Советского Союза и говорит, что я на многих повлиял, много молодых скульпторов учатся у меня – не знаю, я не видел. У меня остались там мои ученики, друзья, но я не знаю, что они делают. Формально, когда начиналось движение за большую свободу в искусстве, была группа, которая считала меня своим лидером, но лидером я в действительности не был. Я учился на философском факультете, я мог сформулировать мысли и, кроме того, я был старше и был более известен – таким образом сложилась группа людей, теперешних зрелых и абсолютно разных художников: Кабаков, Янкилевский. Они, кстати, сейчас в Нью-Йорке, и я виделся с ними – покойный ныне Соостер, Юра Соболев, к нам примыкали еще более молодые художники, как Толя Брусиловский и другие. Я как-то неформально считался лидером группы, как, скажем, Рабин был лидером Лианозовской группы. Я первым дал возможность Западу узнать этих художников и, когда приехал Джон Бержер, тогда писавший книгу обо мне, я повез его к этим художникам. Я всегда предпочитал быть аутсайдером, я не люблю политику. Судьба толкает меня то в лидерство, то в политику. Но я могу гордиться, что никогда в жизни, став даже признанным художником (в определенном смысле «официальным»), не занимал никаких академических, государственных постов – я даже не распределял кисточки, не распределял жилье… я всегда отказывался от каких-либо должностей, потому что я принципиально считаю, что Художник не имеет права оценивать другого художника, оценивать он может для себя, для внутреннего пользования, но, когда это выходит на социальную арену, это нехорошо.

Минчин: Ваши взаимоотношения с Бахтиным? (Эссе о вас. Маска его.)

Неизвестный: Я проиллюстрировал, как вы знаете, всего Достоевского и Данте. Об этом было известно, поскольку я дружил со многими учеными, был знаком с тем же Лихачевым, Жирмунским и другими. Обо мне узнал Бахтин. Позже, когда встал вопрос опубликовать в «Литературных памятниках» мои иллюстрации к Достоевскому, Бахтин (среди прочих) был одним из самых активных защитников этой публикации. У меня есть письмо Бахтина, которое очень лестно для меня, есть его интервью о Достоевском и обо мне, опубликованное в журнале «Россия». Бахтин ко мне очень хорошо относился, я польщен тем, что он считал, что мое творчество адекватно Достоевскому, и даже есть фраза, что оно имеет собственное пророческое значение. Так это или не так, спасибо ему. Последние высказывания Бахтина, по существу, предсмертные, были о моем альбоме к «Древу жизни», куски эссе, наговоренные на пленку.

Когда же Бахтин умер, меня попросили снять маску, я пригласил Селиверстова хорошего иллюстратора, художника, большого поклонника Бахтина, и мастерового форматора. Мы сняли маску с лица и рук. Да, в Саранске вышла книжка – биография Бахтина, и на ней моя обложка, они использовали мою работу, графику из «Древа Жизни», а также рисунок – портрет Бахтина.

Минчин: Почему вам близок и чем Достоевский (или Данте), а не Шекспир, например, или Лермонтов?

Неизвестный: Шекспир – мой любимый писатель. Другие же мне близки как наиболее синтетические творцы Синтеза и Полифонии. Шекспир тоже, но просто он внешне разрознен, а Данте и Достоевский – едины. Что я имею в виду: Данте един в своей конструкции Ада, а Достоевский все равно един, несмотря на то что у него различные романы, но все равно это целостное сооружение в виде Готического Храма. Это мне близко потому, что таким же образом я хочу связать множественное в едином в своем Древе Жизни – такой полифонизм, где борьба противоречий, многослойность, где центробежная и центростремительная силы уравновешены. Наиболее грандиозные таланты – подлинные безумцы – создают себе железную клетку, потому что они знают, или, вернее, чувствуют, что их темперамент, их ассоциативный поток мыслей таков, что если не создать математического сдерживающего ядра, то все просто разлетится. Поэтому Данте заковал себя в терцины и математический образ Ада в «Божественной комедии». Я не сравниваюсь с Данте, но мой принцип такой же – я художник «потока», я производил так много, я делал так много, что это становилось бессмысленным и разлеталось в разные стороны, и мне пришло в голову создать собственную дисциплину – она и явилась «Древом Жизни»…

Минчин: В каком году?