21 интервью

Неизвестный: Мне ничего не удалось – случай, а если угодно, Судьба. Когда я был ранен, то валялся как убитый. Потом, это ж чистая бюрократия: военное начальство доложило в списках меня как убитого, таким образом, пришла домой похоронка. Первый раз, а второй раз я находился в госпитале, и у меня была зарегистрирована клиническая смерть. Моя няня, которая в детстве мыла меня, была в госпитале медсестрой и узнала, хотя это и невероятно после стольких лет. Да и фамилия у меня была трудно забываемая. Так вот, она меня по старой памяти выхаживала, она мне давала усиленные дозы наркотиков, и хотя с медицинской точки зрения нехорошо, но гуманно. У меня были непереносимые боли… Когда была зарегистрирована моя клиническая смерть, я слышал это, но, увы, не мог ничего сказать, так как у меня отнялись все центры действия. Я был вынесен в морг и, к счастью, санитары, вместо того чтобы донести меня по лестнице в подвал, бросили (им неохота было нести тяжесть, а я весь был закован в гипс, наверное, очень тяжелый). Они меня бросили, и от удара гипс разломался – видимо, сдвинулся позвоночник, защемился нерв, болевой шок, и от боли я начал орать. Так что болевым шоком они меня воскресили, спасибо их нерадивости. Они ушли, и я бы мог там долго орать, а потом подохнуть, но, к счастью, моя нянька пришла в палату и увидела, что меня нет, ей сказали, что я умер. Она пошла меня оплакивать в подвал, а я там орал. Тогда меня достали и принесли назад, я был реанимирован, но, поскольку меня уже вынесли из палаты, в докладной было отмечено, что я мертвец. Таким вот образом две похоронки пришло домой.

Минчин: Ваши учителя? Малевич, Кандинский, Татлин?

Неизвестный: Малевич и Кандинский не были моими прямыми учителями, я у них учился духовно. Меня в них всегда привлекала не только форма, так как в конечном счете я преодолел чисто абстрактное искусство в его формализме. Параллельно я занимался в советской академической школе, которой я очень сейчас благодарен. Но для меня главный содержательный момент мастеров авангарда – это их ритмы, они научили меня ритмам XX века, современным ритмам. Поэтому если вы посмотрите на мою работу и если вы чувствуете авангардные ритмы, потому что школа абстракции, школа супрематизма, школа конструктивизма обнажила структуру связей, то увидите, что у меня те же самые ритмы. Я сын, а не эпигон авангарда. Все же мы вместе – и авангардисты и академисты – внуки и правнуки древних цивилизаций. Мои спиритуальные отцы шли от человека к машине, они были фабианцы, они верили в технический прогресс как в спасение, они были людьми утопии, они были федотовцами, то есть людьми социально-христианской утопии, которая в чем-то близка к коммунистической утопии. Это у Платонова очень ясно раскрыто («Чевенгур» и другие его работы). Но мы уже разочарованы в определенном смысле, технический прогресс не является выходом из всех бедствий. Кстати, существует очень много заблуждений относительно Татлина, которого я лично знал. Дело в том, что Татлин в последние годы как бы отказался от своего конструктивизма и занимался натурными зарисовками. Примитивное объяснение, что это было под давлением сталинского периода – быть конструктивистом. Да, действительно, давление было, но многие выходили из положения хитро, как Родко или Малевич, они делали то, что хотели, сегодня, а датировали прошлыми годами, и все прятали. А Татлин просто был искренне разочарован в фабианстве.

Технология разрешает материальные проблемы, но, увы, не может ответить нам: кто мы? Откуда мы? Куда мы идем?

Минчин: Почему именно они повлияли на вас?

Неизвестный: Существовала большая мировая школа искусства, но почему я говорю о русских, потому что в определенном смысле, кроме европейского сюрреализма, футуризма и некоторых форм фашистского искусства, раннего фашистского искусства в Италии, русские художники, я бы сказал, более идеологичны, более спиритуальны, чем их западные коллеги, они не просто техничны, каждый из них создавал или хотя бы пытался создать какую-то духовную универсальную утопию. Мне это близко.

Хочется сказать, что часть российских современных художников продолжила дело авангарда и даже, с моей точки зрения, ушла дальше, чем ранний авангард. А если мы возьмем классическую школу, академическую российскую школу, то бесспорно – ее можно любить или не любить, но в техническом плане она нисколько не уступает такой же академической школе Запада.

Минчин: На кого вы повлияли своим творчеством?