21 интервью

После смерти Володи мы очень часто собирались и Художественным советом театра и так, думали-решали, как сделать спектакль о нем. И многие говорили, что нужно через Пугачева, через Пугачева. А я уперся, нет – Гамлет. А как-то считалось, что «ну, Гамлет», как-то не считалось, что это большая вершина его творчества, Володиного… Хотя были удивительные спектакли у него, он играл очень неровно. Видимо, он много начинал задумываться о религии, и так я это в разговорах понимал. В разговорах, которые у нас вдруг вспыхивали о Гамлете, я старался подчеркнуть эту тему ему, заострить внимание на этой линии. Похоже, он и сам размышлял, потому что в последних предсмертных стихах у него много этой темы и в песнях: «Купола в России кроют…», «Райские яблоки» – у него целый цикл есть песен, где он ставит перед собой вопросы религии, какие-то рассуждения и свои взаимоотношения с Богом.

Мы отменили спектакль трагически, ведь ни один человек не сдал билет. Было объявление (и сидел кассир), что в связи со смертью, нет: умер Высоцкий, спектакль не пойдет. И ни один человек не сдал билет. Эту роль Владимир берег, если он должен был уезжать, выступать, говорить, сниматься, то «Гамлета» он всегда играл, подолгу готовился, очень любил играть эту роль. Был один спектакль поразительный, он сорвался что-то, загулял в Марселе, а там спектакль отменять было бы совсем трагично. Я его разыскал в три часа ночи, мы поехали с Боровским под ухмылки «представителей», которые нас сопровождали. И нашли его в марсельских кабаках (как это ни по-блатному звучит), на главной улице, где им несть числа. Был он со своим дружком – Иваном Бортником, тоже артистом. Вышли они, он сразу протрезвел, меня увидев. Потом я вызвал Марину, потом ей врачи сказали, что трудно предположить, сможет ли он сыграть или нет. Но он захотел играть. Он периодически «расшивался», как они говорят, или приучал себя понемногу, обманывал сам себя. Но врачи-то мне всегда говорили: ну что вы на него сердитесь – он наследственный.

Минчин: При его силе воли он мог бросить.

Любимов: Я тоже так думал, врачи мне говорили: вы ошибаетесь – это болезнь… Такие же жесты я делал: махал рукой, как вы, а они меня убеждали, что это не так. Так что видите, как все сложно в этом мире… Это тоже была болезнь.

Минчин: Высоцкий в вашей жизни и вы в жизни Высоцкого? Я могу поменять местами, но суть от этого не изменится.

Любимов: Я могу только повторить: звонок в пять утра и Боровский на пороге, а я больной лежал, Катерина – жена – открыла дверь, и белый Давид сказал, что Володя умер ночью. Я оделся, и мы выехали туда, к нему, на Грузинскую. Уже был народ, когда я приехал, вот что такое Москва – весть облетает, как молния ночью, в пять утра, а умер он, по-моему, в третьем часу. Никто точно не знает, говорят, был какой-то страшный крик, он крикнул очень сильно, когда, видно, удар был, аорта ведь лопнула. Он был очень плох уже последнее время…

Минчин: То есть вы ожидали, что это могло случиться?

Любимов: Да я его потерял, потому что валялся больной, наверно, дней десять. В эти дни все и понеслось. Я не докончил мысль: еще Давид, когда я ночью одевался, сказал: ну вот и кончилась ваша многолетняя тяжба с актерами насчет Высоцкого. Ну что я ему все позволяю, прощаю. Я просто защищал Владимира, потому что часто он вел себя крайне несдержанно: запивал, исчезал, пропускал, появлялся. И все говорили: ну вот опять, ему все можно. Актеров всегда задевает, что другому можно, а мне – нельзя, людей всегда это обижает. У нас с ним всякое бывало, даже был случай, когда он полгода в театре не работал, я был вынужден ему сказать: «Володя, тебе лучше уйти, так себя вести нельзя». Это было, когда он… потом он бросил, «вшил», полтора года не пил и работал – прекрасно! У него еще возникла какая-то глупая мысль (или внушали), что когда, мол, он пьет, он прекрасно сочиняет. А в этот период он написал несколько великолепных песен, и я говорю: «Вот видишь, и без этого хорошо получается». Но всегда было за него страшно, потому что если он не пил, то не пил ни грамма, было впечатление, что он держится, держится из последних.

Всегда он забегал, даже если не дописал песню, и, стесняясь, говорил: «У вас есть пять минут?». И пел, и говорил, как ему хочется сделать.