_201.DOCX

Есть на свете сонаты Шуберта с реальной болью о духовных идеалах, и есть на свете Шостакович, по которому будут изучать 20-й век как цепь реальных трагедий.

Мне кажется, что эти работы в их ключе. Слушайте и смотрите.

Все. Меня работы потрясают.

«Бабушка» – настоящий симфонизм цвета: теплые-теплые фигуры на фоне холодной серо-голубой стены. Это – шедевр. И ритм, и пластика, подлинно полифоническое произведение.

А «Братья» – вообще, это удивительно: это живопись, но глаза закрываешь – и послевкусие, как от графики. С одним красным пятном. Но мышление художника симфонично. Иногда кажется, что набросок – это затакт к серьезному монументальному произведению и в наброске – зерно симфонии, как и случается в вступлениях к крупным произведениям.

А вообще, смотрите, смотрите...

Вышесказанное хотелось бы взять в кавычки, но не могу: это не цитата, а воспроизведение по памяти. Так или почти так говорили на выставке, куда пришли... кто только не пришел. И художники, и музыканты, и натурщики... да кто хотел, тот и пришел, Миша был бы счастлив.

Когда Володя заканчивал школу, Мише было лет 10-11. хорошо еще, что учились в одной школе, художественной, вместе ездили. Вернее, не ездили, а бегали. Толпы озябших людей, ожидающих транспорта, посадки-пересадки, а в транспорте холод немилосердный. И брать его, трамвай, надо штурмом... Одним словом, легче пробежаться.

У Володи время трудное: выпуск на носу. Но он идет на все пятерки, вроде, отличие светит. Если так, значит, художественный институт становится реальностью. Если ничего не помешает...

Выпускной вечер – настоящее торжество. Володя Вайнштейн – победитель. Будут вручать ему торжественно грамоту, аттестат. Конечно, Миша будет в зале. А где ему быть в такой вечер? Не в детском доме оставаться, когда у ребят праздник. Володя взял брата с собой, чтобы еще и подкормить. Вон, столы накрывают мамы из родительского комитета, а Мишка вечно есть хочет.

После вечера, после счастливой ночи – на Днепр. Как положено, рассвет встречать. И малый Мишка с ними. А куда его девать?

Решили искупаться на рассвете, как боевое крещение в канун новой жизни.

У Володи был спортивный разряд, и он первый пошел в воду. Лег на спину и... запел. И понесло его тихим-тихим течением, без всплесков, без беспокойства для утренней тишины.

Только песня.

И вдруг она прервалась, и голова Володи исчезла под водой.

Володю не нашли.

Так Миша стал свидетелем того, как ушел последний из семьи.

«...Не останавливайся, Машка, не останавливайся...»

Он очень далек от назиданий, и в общении с учениками, и вообще с людьми. С младшими, в особенности. Это – не назидание. Он слушал Машу – впервые. Это был сольный концерт ее на предпоследнем курсе консерватории. Следующий год последний, решающий. Играла она удачно, настроение было приподнятым.

На обратном пути из консерватории нас застал дождь – весенний, теплый. Стоял апрель. Миша раскрыл зонтик над Машей, чуть отстранившись от попутчиков. «Машка, не останавливайся... То, что сейчас – прекрасно, но все еще катится само; ты еще студентка. То, что будут через год и дальше...»

Через год. То, что будет через год, лучше не знать заранее. Это будет 81-й год, последний год Миши Вайнштейна.

А пока невозможно думать об этом и верить в это. Пока – праздник.

– Слушай, – говорит Миша, – а вся эта гурьба к тебе идет? Это замечательно! А куда ты их денешь? Куда посадишь?

Дошли до угла, Миша говорит:

– Не ждите меня, идите вперед, я догоню.

Через десять минут приходит:

– На, отнеси эту торбу на кухню, может, что сгодится.

Ничего себе – «сгодится». Чего только там нет.

А Миша трется вокруг плиты на кухне, ему от той «торбы» – ничего, ни-ни.

– Супу дашь? Урра! Мне снова лучше всех! Мне суп дали!

Ну, что за свойство! Вокруг него никогда не бывает обыденности. Даже тощая куриная нога притворилась роскошью натюрморта. Золотистое вино в бокале подрагивает и искушает. А Миша хохочет, не замечая соблазнов.

– На кого я похож? На Генриха? На Ричарда?

Берет надвинул на ухо.

– На Рембрандта?

Перед уходом:

– А шалахмунэс (угощение с собой)? А шалахмунэс детям?

Шалахмунэс – это святое. Никто не уходит без него. И мой выросший взрослый сын кричит мне вдогонку, когда я ухожу:

– Мама, шалахмунэс!

По сей день. Почти.

Такое длинное, такое путаное путешествие по жизни. Перечитала – вспомнила: где мы сына моего оставили? Неужели на балконе? Или улегся в постель? В Седневе оставили, в Доме творчества.

Мы с Мишей зашли в комнату поглядеть на Леньку (сейчас пойдем искать Нину с детьми), а тот с любопытством смотрит на Мишу. Вроде видит его впервые, а Миша ведет себя, как старый знакомый. Я говорю:

– Дядя Миша – папа Вовы и Даши Вайнштейн.

– И тети Нины? – спрашивает догадливый Леня. Миша хохочет громко, заливисто:

– А ведь прав, подлец!