200 дней до приказа

святого:

– Валера… Ну иди ко мне… Между прочим, у меня за ушком есть

такое место… Ты, главное, не раскисай… Мы обязательно что-нибудь

придумаем…

Вторая рота вытянулась вдоль всей казармы. Вместе со Шматко

перед ротой вытянулись ещѐ четверо новоприбывших солдат. На

телохранителей лейтенанта они явно не тянули, на проверяющих – тем

более. Военные билеты, которые перелистывал Шматко, не оставляли

сомнений – вторая рота нарвалась на пополнение.

– Значит, так, – Шматко наконец закончил изучение военных

билетов и решил приступить к делу, – с этого дня и до дембеля с вами

будут проходить службу следующие солдаты. Рядовой Бабушкин Сергей

Иванович.

20

Имя бойца было произнесено, однако ничьѐ чѐтное, звонкое «Я!»

не сотрясло воздух казармы. Это странное явление необходимо было

устранить.

– Когда офицер называет фамилию военнослужащего, он должен

что?

– Я! – наконец-то отреагировал на лейтенанта рядовой Бабушкин.

– Значит, служите у нас полтора года, – подозрительно

продолжал Шматко…

– Я у вас только день служу.

– Я имею в виду – в вооружѐнных силах. А когда я имею,

Бабушкин, мало не кажется!. Идѐм дальше, рядовой Нелипа… Денис

Анатольевич.

– Я!

– Тоже полтора года, – отметил Шматко.

– Не липа, а берѐза! – ожидаемо пошутил дежурный остряк.

– Отставить смех! – Право на шутки в этой казарме было

забронировано за Шматко. – Что за дуб там дупло открыл?! Дальше…

Рядовой Фахрутдинов Ринат Оскарович. Ты что, не русский, что ли? –

удивился Шматко.

– Никак нет, татарин.

– Полгода служим, понятно. И последний у нас – рядовой Щур…

– Я!

– Вижу, что ты, Родион Витальевич, четыре месяца, – внешние

данные рядового Щура предполагали самое меньшее сорок четыре

месяца службы, а уж усы и вовсе тянули на офицерский чин.

– А сколько ж тебе лет, боец? – удивился Шматко.

– Двадцать четыре.

– Ты чѐ у нас, двоечник-второгодник, что ли?

– Никак нет. Меня в армию после института забрали. У нас не

было военной кафедры, ну и, в общем, так получилось. – То, что

21

получилось, явно не радовало Щура уже целые четыре месяца, зато

сильно порадовало Шматко.

– Нормально получилось! С высшим образованием, рядовой Щур,

в армии открываются такие перспективы! Только вот этот трамплин

для… придѐтся убрать, – кивок Шматко, направленный на усы Щура,

рядовой не понял.

– Какой трамплин?

– Вот этот кустарник под носом – вырубить под корень! Потому

что, Щур, твои усы – это источник заразы! На них оседает всякая пыль,

грязь. Кстати, ты куришь? – без всякой связи решил спросить Шматко.

– Так точно…

– Вот! Никотин, смолы – вся эта остальная хрень на усах и

оседает. А ты этим дышишь. А потом идѐшь в столовую, и вся эта хрень

по усам затекает в рот, у солдата начинает болеть живот, он бежит в

санчасть, а там никто не знает, какого чѐрта у солдата болит живот! А

ответ, он где? Ответ под солдатским носом! В общем, усы – это грязь,

блохи, тараканы, мыши… Короче, сбрить, понятно?

– Так точно…

Рота притихла, каждый боец представил себе тот жуткий

зверинец, который притаился в усах Щура. Стоявший рядом

Фахрутдинов почѐл за благо отодвинуться подальше от опасного

соседа.

– А чѐ это вы все рядовые? Ни тебе сержанта, ни ефрейтора? –

недопонял Шматко.

– А у нас в части так говорили: «Чистые погоны – чистая

совесть», – решил поделиться народной мудростью рядовой Нелипа,

впрочем, Шматко в долгу не остался.

– У нас в прошлом веке так говорили, а сейчас говорят: «Чистые

писсуары – чистая совесть». Так что смотри, Нелипа, тебе полгода

осталось? Вот и не превращай их в бесконечность! А то я ж не

злопамятный: накажу – и забуду!

22

Капитану Потапову тѐмные очки к лицу. Простое лицо

милиционера с большой дороги теперь приобрело некую тайну,

загадку… Особенно при неярком освещении милицейского участка. Чай,

который пил капитан, мог быть любой степени крепости, сквозь стѐкла

очков он всѐ равно смотрелся суперчѐрным.

– Я к вам, товарищ капитан, – сообщила Эвелина, зайдя в

комнату, – вы меня не узнаѐте? Я та, которую… ну… Помните? Обезьяна с

гранатой…

– А я, по-вашему, горилла с палкой? – на память капитан не

жаловался.

– Вы извините, просто вырвалось…

– Ничего, ничего, бывает, – примирительно пробурчал капитан,

внешние данные Эвелины склоняли его к тому, что она очень даже

отличается от обезьяны. – Так это были вы? Такую красоту не

разглядел…

– Спасибо за комплимент. Я насчѐт старшего лейтенанта… –

Потапов предпочѐл бы другой повод для знакомства.

– Не вспоминайте про этого шизика…

– И всѐ-таки… вы знаете, что ему будет?.

– Ну, это решать не мне. Я побои снял, заявление написал, пусть

там, наверху теперь разбираются.

– А можно как-то отозвать заявление? – Голос Эвелины начал

дрожать.

Капитан Потапов, наконец, оторвался от чая, после чего,

вздохнув, снял очки. Очки были нужны вовсе не для имиджа. Фингал у