1984

Конечно же, никто не признавал факт подобной перемены. Просто повсюду с крайней внезапностью стало известно о том, что врагом является не Евразия, а Востазия. В тот момент, когда это случилось, Уинстон принимал участие в демонстрации, происходившей на одной из центральных лондонских площадей. Была ночь; белые лица и красные знамена заливал отвратительный свет фонарей. На площади теснилось несколько тысяч людей, среди которых находился и тысячный отряд школьников с галстуками шпионеров.

На задрапированном алыми полотнищами помосте перед толпой распинался оратор от Внутренней Партии – невысокий и тощий человечек, с лысого крупного черепа которого свисали жидкие пряди. Он размахивал непропорционально длинными руками. Этот мелкий, изуродованный ненавистью гоблин вцепился одной рукой в стойку микрофона, а другой – длинной, заканчивающейся костлявым большим кулаком – грозил кому-то над головой. Голос его, обретший металлический тембр с помощью усилителей, грохотал над толпой, изрыгая бесконечный список жестокостей, массовых побоищ, депортаций, грабежей, изнасилований, пыток над пленными, бомбежек мирных жителей, лживой пропаганды, несправедливой агрессии, разорванных договоров. Слушать его было невозможно: с каждым новым обвинением ты сперва проникался мыслью, что все это истина, а потом на тебя накатывала волна гнева. Ярость толпы то и дело вскипала, и голос оратора исчезал за звериным рыком, непроизвольно вырывавшимся из тысяч глоток. Самые свирепые, самые дикарские вопли исходили от детишек. Речь продолжалась уже минут двадцать, когда на эстраду из толпы поднялся посланец и передал оратору клочок бумаги. Ни на секунду не умолкая, тот развернул и прочел записку. Ни интонация его, ни содержание речи не изменились, только названия вдруг стали другими.

Безо всяких слов волна понимания прокатилась по толпе.

Океания воюет с Востазией! Буквально в следующий момент толпу охватило возмущение. Площадь украсили неправильными плакатами и лозунгами! Почти половина их изображала не те лица. Саботаж! Опять взялись за дело агенты Гольдштейна! Последовала буйная интерлюдия, во время которой плакаты срывались со стен, а полотнища с лозунгами, порванные в клочки, погибали под ногами толпы. Юные шпионеры оказались в авангарде процесса, они влезали на крыши домов и срывали привязанные к трубам транспаранты. Однако за пару-тройку минут волнение улеглось. Оратор, чуть пригнувшийся и склонившийся вперед, так и не выпустивший микрофон из одной руки и не опустивший вторую, по-прежнему грозившую врагам, продолжил свою речь прямо с того места, на котором остановился. Еще минута – и толпа вновь разразилась полным звериной ярости рыком. Неделя Ненависти продолжила свое течение, хотя объект гнева переменился.

Теперь Уинстон понял, что поразило его более всего: оратор переключился с одного объекта обличения на другой не только не запнувшись, но даже не перестроив фразу. Но там, на площади, его занимали совсем другие мысли. Именно в тот момент, когда площадь погрузилась в беспорядок, когда там срывали плакаты, к плечу его прислонился человек, лица которого он не успел разглядеть, и промолвил:

– Простите, но вы, кажется, обронили свой портфель в этой давке.

Уинстон рассеянным движением протянул руку к портфелю, зная, что пройдет не один день, прежде чем удастся заглянуть в него. Сразу же после демонстрации он отправился прямиком в Министерство правды, хотя время приближалось уже к двадцати трем часам. Точно так же поступили все остальные сотрудники. Льющиеся из телесканов приказы, призывающие их вернуться на свои рабочие места, были излишни.

Океания воевала с Востазией: Океания всегда воевала с Востазией. Большая часть вышедшей за последние пять лет политической литературы мгновенно и полностью вышла из употребления. Отчеты и сообщения всякого рода, газеты, книги, памфлеты, фильмы, звукозаписи, фотоснимки – все нужно было исправить с максимальной скоростью. Хотя никаких директив на сей счет никогда не поступало, было известно, что руководство департамента придерживалось того мнения, что через неделю никаких упоминаний о войне с Евразией или о союзе с Востазией остаться нигде не должно. Предстояло выполнить умопомрачительный объем работ, при этом используемые процедуры нельзя было называть подлинными именами. Все сотрудники Архивного департамента работали по восемнадцать часов в сутки с двумя трехчасовыми перерывами на сон. Извлеченные из подвалов матрасы разложили по всем коридорам, перекусывали бутербродами и кофе «Победа»: их развозили на колесных тележках работники столовой. Каждый раз, когда Уинстон уходил с рабочего места, чтобы поспать, он старался, чтобы на столе его не осталось неоконченных заданий, и каждый раз, когда он, полусонный, со слипающимися глазами, доползал до своего стола, обнаруживал на нем целый сугроб из почтовых цилиндриков, погребавший под собой речепринт и даже осыпавшийся на пол, так что первым делом ему приходилось придавать этому вороху какой-то приемлемый для работы вид.