1984

– А совершать акты саботажа, способные привести к гибели сотен неповинных людей?

– Да.

– А изменить своей стране в интересах иностранных держав?

– Да.

– Вы готовы мошенничать, подделывать деньги и документы, шантажировать, развращать детские умы, распространять вызывающие привыкание наркотики, поощрять проституцию… совершать любые поступки, способные деморализовать население и тем самым ослабить власть Партии?

– Да.

– Если, например, это каким-то образом будет служить нашим интересам, готовы ли вы плеснуть серной кислотой в лицо ребенку?

– Да.

– Готовы ли вы отречься от своей личности и доживать свой век официантом или докером?

– Да.

– Совершите ли вы самоубийство, если мы сочтем это необходимым?

– Да.

– Готовы ли вы оба расстаться друг с другом и никогда более не встречаться?

– Нет! – вступила в разговор Юлия.

Уинстону показалось, что до его ответа прошло много времени. На какой-то момент он как будто лишился дара речи. Язык его беззвучно работал, подыскивая начальные звуки сперва одного слова, потом другого, потом третьего и так далее. Он так и не понял, какое слово собирался произнести, пока не вымолвил наконец финальное:

– Нет.

– Хорошо, что вы это сказали, – произнес О’Брайен. – Нам важно иметь полное представление о вас.

Повернувшись к Юлии, он проговорил уже с легкой заинтересованностью:

– А вы понимаете, что если он выживет, то может стать совершенно другой личностью? Возможно, нам придется полностью изменить его… лицо, движения, форму ладоней… цвет волос, даже голос могут совершенно измениться. Можете стать неузнаваемой и вы сами. Наши хирурги умеют делать это. Иногда это считается необходимым. Подчас приходится даже ампутировать конечности.

Не удержавшись, Уинстон бросил украдкой еще один взгляд на монголоидное лицо Мартина. Шрамов заметно не было. Юлия побледнела так, что проступили все веснушки, но тем не менее отважно посмотрела в глаза О’Брайену и что-то пробормотала в знак согласия.

– Хорошо. С этим понятно.

На столике находилась серебряная сигаретница. С рассеянным видом О’Брайен пододвинул ее к своим гостям, сам взял одну сигарету, затем встал и принялся расхаживать по комнате с таким видом, словно на ногах ему думалось лучше. Сигареты были хороши… тугие, плотно набитые, шелковистые на ощупь. О’Брайен снова посмотрел на наручные часы.

– Можете вернуться на кухню, Мартин, – проговорил он. – Я присоединюсь через четверть часа. Но прежде чем уйдете, посмотрите внимательно на лица этих товарищей. Вы еще увидите их. Я могу не увидеть.

В точности так, как было у входной двери, темные глаза невысокого азиата буквально ощупали их лица. Ничего дружеского в его взгляде не было. Он запоминал их черты, совершенно не интересуясь ими самими или же умело скрывая собственный интерес. Уинстон подумал, что искусственное лицо, возможно, не способно менять свое выражение. Не произнеся ни слова и не попрощавшись, Мартин вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. О’Брайен расхаживал по комнате, опустив одну руку в карман своего черного комбинезона; в другой руке он держал сигарету.

– Понимаете ли, – проговорил он, – вы всегда будете сражаться во тьме. И тьма всегда будет окружать вас. Вы будете получать приказы и исполнять их, не зная причин. Потом я пришлю вам книгу, которая познакомит вас с природой общества, в коем мы живем, и со стратегией, которая уничтожит его. Прочитав книгу, вы станете полноправными членами Братства. Но кроме наших самых общих целей и непосредственных потребностей текущего дня вы не узнаете ничего. Я говорил вам, что Братство существует, однако не могу сказать, сколько членов насчитывается в нем – сотня или десять миллионов. Из своего личного опыта вы никогда не сможете определить, что в нем насчитывается хотя бы дюжина членов. У вас появится трое или четверо связных, которые будут время от времени исчезать и заменяться другими. Поскольку наш контакт был первым, он сохранится. Получать приказы будете от меня лично. Если мы сочтем необходимым связаться с вами, контакт будет совершаться через Мартина. Когда вас в итоге арестуют, вы во всем признаетесь. Это неизбежно. Однако признаваться вам будет особенно не в чем, кроме собственных деяний. Вы не сможете никого выдать, кроме горстки незначительных людей. Возможно, вы не сумеете выдать даже меня. К тому времени я могу умереть или сменить личность… даже черты лица.

О'Брайен все расхаживал по мягкому ковру. Невзирая на массивное тело, он двигался с удивительным изяществом, которое проявлялось даже в жестах: в том, как он опускал руку в карман или манипулировал сигаретой. И в нем ощущалась не столько сила, сколько уверенность и пропитанное иронией знание. Однако при всей его откровенности в нем не угадывалось никакой положенной фанатику целеустремленности. Когда он говорил об убийстве, самоубийстве, венерических болезнях, ампутации конечностей, лицевой хирургии, это делалось с оттенком легкой и непринужденной шутки.