1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским

Проблема дальнейшего была в поиске модели развития, которая могла объединить эти два вида перестановок в отношениях собственности в единое целое. Трудностью, о которую споткнулась русская революция, стал откат к военно-коммунистическому поравнению. Зайдя в тупик на этом пути, она перешла на рельсы НЭПа – но снова зашла в тупик, ибо и НЭП ставил проблему политической целостности. Ленин говорил: «Из России нэповской сделаем Россию социалистическую» – но ведь нэповской сначала надо было сделать саму Россию. Зайдя в тупик и тут, она вышла из него уже страшным образом. Первый тупик на пути всеобщего военно-коммунистического поравнения, а второй – на пути сталинского могущества, перестраиваемого в тоталитаризм.

О Сталине же разговор особый. Гершенкрон явно имел в виду не столько Ленина, сколько Сталина. Но в каком отношении реальный Сталин находится к реальному большевизму? В каком отношении находится Сталин с тем, что его подготовило, и чему он навяжет тоталитарный финал?

Часть 8. Тоталитарность

69. Государство отмирает. Рождается революционный Левиафан

– Я критично отношусь к идее отмирания государства. В истории социализма она играла колоссальную роль и вдохновляла Ленина в 1917 году. Вне этой идеи не понять, с чем он шел к Октябрьской революции и какую моральную санкцию на начатое себе давал. Но идея отмирания государства предполагает, что государство в какой-то момент становится всеобъемлющим, вбирая в себя все жизненные проявления людей. Государство становится революционным Левиафаном. Затем Левиафан сам себя сокращает, преодолевает и отмирает. На этой слабинке великой идеи ее ухватил Сталин. Когда Левиафан ради будущего отмирания стал всем, Сталин просто остановил процесс и закрепил его в таком состоянии. Окостенелым наружным панцирем по отношению ко всей жизнедеятельности страны.

Вообще неразумно называть Россию государством – нужно другое слово. Государство внутри европейской цивилизации исторически складывалось в треугольнике, где двумя другими углами являлись общество и нация. Государство наступало, раздвигая пределы власти, а общество противилось его экспансии. Сопротивление общества при этом ассимилировалось, преобразуя жизнь государства. Циклы конфликтов формируют характер нации, делают ее более открытой по отношению к себе – и к миру, здесь обоюдная связь. Или более закрытой по отношению к себе и к миру, опять взаимная связь.

70. Тоталитарный оборотень революции. Вторичный фашизм. Агенты собственного подавления

– Не парадокс ли судьба идеи отмирания государства? Воодушевлявшая в 1917 году на антиимперскую революцию в России, она вошла в государственный состав имперского тоталитаризма. Ею санкционировано безмерное расширение политической власти: только став всем, власть упразднит себя, заменив на «общественное самоуправление». На этом примере видно, сколь всеяден тоталитаризм и сколь разносоставен был его генезис.

– Едва произнесено демоническое слово «тоталитаризм», как над нами встает тень Сталина и звучат назойливые параллели Советов с фашизмом.

– Фашизм я вообще считаю вторичным. Любопытно: когда фашизм в Италии едва наметился, Ленин на него отреагировал. В отличие от всего, что он говорил в 1919–1920 годах, и особенно в 1921–1922-м, Ленин твердит: Европе нельзя следовать русскому опыту. Из фашизма Ленин извлек не ожиданный урок – не учитесь у нас!

Тоталитаризм – оборотень попыток революции породить «нового человека» и стать единоосновным человечеством. Иначе его не понять, и рисуют современный комикс: «шариковы» рвутся к власти, проходимцы походя овладевают Кремлем… Думаете, раз тоталитаризм явление гадкое, он и порожден силами зла? Это же не так. В глубинных истоках тоталитаризма – нравственное перенапряжение страстей эгалитарности. Теоретик сталкивается с приобщенностью к тоталитаризму огромной массы людей, которые были его инструментом и жертвами одновременно. Пьедесталом, объектом и даже субъектом тоталитаризма – в той мере, в какой тут можно говорить о субъекте.

С этой точки зрения объясним сталинизм как тип тоталитаризма, где подавление имеет агентом самого подавляемого. Импровизированная «добровольность» стала техникой самоутраты людей – вот существеннейший момент сталинского режима, его строя и структуры. Вот что подводит нас к парадоксам и феноменам этой самоутраты, совершавшейся иногда на высоком интеллектуальном и художественном уровне. Сверху ли донизу, снизу ли доверху – но при заниженной пороговой отметке личного сопротивления.