19 лет

В июле 1946 года моей дочушке исполнился год и пять месяцев и Аля решилась привезти ее для знакомства со мною. Добирались долго, с пересадками, жались в грязных переполненных вагонах, валялись на заплеванных вокзалах, но кое-как доехали. Аля добилась разрешения лишь на «личную передачу», то есть отдать на вахте из рук в руки сухари, махорку и проститься. Но я же был бесконвойный. С согласия начальника поселил своих девчат в комнатке Миши Капитанаки при ветлечебнице и тайно, чтоб не прознали командир взвода и уполномоченный оперчекистского отдела, навещал их каждый день. Беленькая, черноглазая дочка вначале чуралась меня, не шла на руки, не хотела никак называть, а я так мечтал услышать от неё слово «папа». Она ещё долго дичилась и не признавала меня. Втроем, чтоб никто не видел, мы ходили в лес, собирали землянику, пару раз навестили хмурого и доброго душою Самсонова. Я делал большой крюк и в зону возвращался с другой стороны, чтоб не навесили новый срок за нарушение режима и связь с вольными. Мы были научены горьким опытом, и добрые люди охраняли от тюремщиков наше маленькое краденое счастье. Уже прощаясь, я впервые услышал «папа» и заплакал от радости и щемящей боли.

Как же горько и тяжело было мне оставаться после их отъезда, наедине с неизвестностью. После амнистии людей стало меньше, оставались «эсбээмовцы», бывшие старосты и полицаи и отбывали свои десятилетки контрики 58-й пробы образца 1937 года. В моем самодельном календаре всё меньше и меньше оставалось незачёркнутых дней до заветной даты — 19 октября 1946 года.

ОТЪЕЗД

Дождался! Еду на комендантский лагпункт оформлять документы на освобождение. Тут сказали, что временный паспорт и справка об отбывании срока будут готовы только через неделю. Жду вместе с амнистированными, освобожденными по истечении срока, с уголовниками и нашим братом — «политиками».

На комендантском лагпункте — база лагерной агитбригады. Ею руководит наполовину освобожденный мой давний приятель Омар Галимович Девишов. Бригада даёт концерты, ставит пьесы и даже оперетты. Талантливые любители и профессиональные артисты — эстонская певица Элен Рейнап, в прошлом солисты Белорусского радио Востоков и Швайко, драматический актер Курбатов стали любимцами местной публики.

Агитбригада готовилась к празднику Октября и репетировала «Любовь Яровую». Омар Галимович пригласил меня в клуб вольнонаемных посмотреть репетицию. Режиссер и актеры выкладывались из последних сил, прогоняли по нескольку раз каждый эпизод, бесконечно повторяли монологи, наполненные революционным пафосом, а за кулисами стрелки с винтовками бдительно охраняли героев одной из самых революционных пьес.

Ютиться в шумной палатке, в которой мы жили, мне стало невтерпёж, и я с пропуском вернулся к отцу Иосифу на свой лагпункт. Дня через два меня засек в зоне командир взвода Григоренко и приказал уматывать, чтоб и духу не было. «Ты уже вольный и не имеешь права находиться в местах заключения!» Опять выручил Цокур: разрешил побыть, пока оформят документы.

Повара завернули мне залитые жиром почки, каптёр — пару соленых рыбин, пекари — буханку хлеба, чтоб не голодал в дороге хоть первое время. Я простился со всеми знакомыми и зашел к начальнику. Он пожал руку и искренне пожелал добра.

С голубой бумажкой — годичным паспортом и справкой об освобождении мне едва удалось взять билет на поезд до Москвы. На вокзале и вокруг него была тьма людей. Поезда дальнего следования останавливаются только на минуту. Неистовая толпа ринулась к вагонам, а двери не открываются, люди хватаются за поручни, размахивают билетами, стучат, матерятся, умоляют, а сквозь грязные стекла в дверях смотрят и качают головами равнодушные проводницы. К счастью, передо мною открылась дверь — кто-то выходил. Я схватился за поручень, другой рукою просунул фанерный чемодан на площадку, поезд тронулся, и толстая, рыжая, как подсолнух, проводница принялась сталкивать меня на ходу. Вот и освободился, мелькнула мысль, сейчас шмякнусь под колеса - и концы, никто и не узнает, куда подевался, Аля подумает - сбежал, негодник. В сердцах я двинул проводницу торцом чемодана и протиснулся в тамбур, прикрыл ногою дверь. Проводница подняла шум. Из вагона вышел младший лейтенант внутренних войск. «Ты чего хулиганишь? Не успел выскочить из лагеря и снова захотел за проволоку?» Запыхавшийся, издерганный, я и слова не могу сказать, а он берет меня на цугундер, обещает ссадить на ближайшей станции. Я показываю билет, но в руки не даю, чтоб не порвали.