дошел Белок, который, судя по лицу, удивительным образом испытывал от происходящего
восторг. Потом последовала речь минут на десять, где кисейцев благодарили, вольнодумцев
костерили, множество раз повторили, что все счастливы и всѐ прекрасно, благодаря, опять же,
кисейцам, не бросившим беззащитную деву в беде. Про денежное вознаграждение ни слова,
что тоже понятно. Не устраивать же торговлю прямо перед гостями?
Дева тоже появилась, а вместо Белка, который быстро удалился, на сцену выпихнули
Парфена, в отличие от своего брата, ведущего себя крайне сдержано. Король тут же бросился
хвалить лично его.
- Уважаемые гости, ещѐ немного внимания. Вот тот мужественный герой, образец ответс-
твенности и смелости, не бросивший мою дочь на произвол судьбы и вернувший еѐ в объятья
убитых горем родителей. Благодарю тебя, мой друг, и прошу помнить, мой дом – твой дом,
потому что такие услуги не забываются.
И вроде бы на этом он хотел закончить, некоторые из гостей даже с облегчением вздохну-
ли, но тут из кучки гудронских женщин, занимающих угол помоста, выскочила вперед Хи-
ромэ и практически оттиснула отца от местной разновидности микрофона.
- Дорогой папа! – закричала она. - Я так рада, что тебе понравился Парфен! Твоя бла-
годарность придаѐт мне уверенности и даѐт надежду на полноценное счастье. Значит, теперь
ничего не мешает открыть секрет, который, я уверена, каждый из вас оценит по достоинству
как великолепнейший образец веления судьбы. Так вот, Парфен не просто спас меня, папа,
нет. Он сделал это потому, что мы предназначены друг другу.
Женщины на сцене зашептались, а я почувствовала себя так, будто на меня сходит снеж-
ная лавина – перед глазами так и стояли тонны льда, которые вскоре завалят и осядут над го-
ловой плотным грузом.
Король от услышанного слегка заволновался и даже дѐрнул рукой, пытаясь отодвинуть
дочь от микрофона, но Хиромэ очень быстро увильнула в сторону и добавила:
- Парфен, моѐ сердце отныне твоѐ. Моя жизнь – твоя. Ты женишься на мне?
Произнеся это, она скромно склонила голову и замерла на месте, как и все окружающие.
Король больше не пытался вмешаться. Да что там, я поняла, что от изумления тоже не могу
двинуться с места – меня практически парализовало. Видимо, ноги потому и не отказали –
превратились в камень. Я думала, хуже уже не будет, просто не может быть, но буквально че-
рез несколько секунд, в течении которых Парфен не отводил взгляда от наследницы, он улыб-
нулся той самой хорошо знакомой мне тѐплой улыбкой и ответил:
- Конечно, моя Хиромэ. Это честь для меня. И самое большое удовольствие.
Гудронские женщины тут же оживились и заволновались, загомонили, как и толпа, ко-
торая к тому времени непонятным образом сплотилась так плотно, что нас с Мизо подпѐрли
друг к дружке, а потом – к ближайшей колонне из хрусталя, холод которой тут же проник
внутрь, будто злорадствовал – больше некому поддержать меня, когда от горя хочется просто
сесть и сдаться. Больше некому.
На сцене кто-то снова заговорил, и все опять замолчали. Оказалось, к свежеиспечѐнной
парочке подошел король. Он несколько секунд смотрел на них, а потом сказал Парфену са-
мым значимым тоном из всех возможных:
- Я рад, что моим зятем станет такой герой, как ты, кисеец. Будьте счастливы.
Какая-то гудронка, может, мать Хиромэ, а может посторонняя, просто шибко впечатли-
тельная особо, заголосила, как будто кто-то умер, а ближайшие к сцене зрители бросились к
сцене, по пути поздравлять всех и вся. Я услышала чьи-то восклицания, что такого интересно-
го вечера и потрясающе романтичной помолвки не было уже с десяток лет.
На помосте улыбающийся Парфен неподвижно стоял напротив розовеющей Хиромэ, а
вокруг них суетились гудронские родственники.
Невыносимо.
Я отвернулась и сразу же наткнулась на сострадательный взгляд Мизо.
- Мне жаль, - прошептала она.
Я молча отлипла от колонны и направилась к выходу. К счастью, большая часть гостей
толпилась возле сцены, так что ничто не помешало мне покинуть зал и спросить у тусующе-
гося в коридоре обслуживающего персонала, где моя комната.
Нас с Мизо поселили вместе, но думаю, она поняла, что мне хочется побыть одной, по-
тому что следом не пошла.
На Земле я, вероятно, напилась бы в стельку, да и пустилась бы во все тяжкие. Но здесь
мне просто хотелось остаться одной. А может, дело вовсе не в месте нахождения, а в причине.
Не могу представить, чтобы я расстраивалась ради кого-то из своих парней, хотя парочку из
них как мне кажется, я почти любила.
Почти.
Тут всѐ по-другому.
И – расстраивалась? Не знаю, как это состояние называется, но от обычного расстройства
оно отличается так же сильно, как хижина одинокого отшельника отличается от мегаполиса,
раскинувшегося на десятки километров.
И как хорошо, что где-то есть родители, а значит, проблема возвращения, на которой сле-
дует в данный момент сосредоточиться, чтобы больше ни о чѐм другом не думать.