17 лет

Долго потом не было несчастий в стойбище, но прошло время, пришел декабрь и определенный день, когда охотники выставляют напоказ мочевые пузыри убитых ими за весь год животных. Выставка эта продолжается несколько дней, на протяжении которых мужчины не притрагиваются к женщине, даже у родной матери не узнают они о здоровье. Иначе духи умерших животных обидятся, и несчастья придут в стойбище.

Пушкин

Однажды я проснулась рано утром. Солнце светило сквозь шторы, на кухонном столе сушились крошки хлеба, стояли немытые чашки, сахарница. В коридоре клубилась пыль. День обещал быть жарким.

Я потянулась, встала и обнаружила у себя в зале на диване Пушкина. Да, настоящего Пушкина. Он спал, положив ладони под щеку, как ребенок. В темном парадном сюртуке. Лакированные туфли были аккурат поставлены в углу, носки лежали сверху. Пушкин преспокойно спал без подушки, одеяла и простыни.

В моей взъерошенной голове понеслись мысли: «Он же сойдет с ума! Этот мир информации, дикие нравы, интернет… Как уберечь Пушкина?».

Расстроившись, я пошла чистить зубы. Манная каша и солнце за окном меня вдохновили – скажу все напрямик – так и так, чего скрывать правду.

Помыла посуду, протерла пыль в коридоре, Пушкин все спал. Решила сходить в библиотеку – как ни как сессия, экзамен по русской литературе сдавать надо.

Зеленые макушки шумели в вышине, пели птички, кот Васька валялся на пороге. «А все-таки Пушкин – гений», – думала я, – «Сколько его не читай и не анализируй, он – маг».

Вернувшись домой, я застала Александра Сергеевича в креслах с книгой в руках. На корешке написано – А. П. Чехов. Бакенбарды тщательно расчесаны, ноги босы.

– Здравствуйте! А я опять утренний блок новостей проспал, – с сожалением сказал Пушкин.

– Доброе утро! – сказала я. – Есть хотите?

– Не откажусь, – сказало солнце русской поэзии и добавило, – презабавная книжонка…

– Антоша Чехонте, – зачем-то переиначила я.

– Из чухонцев? – спросил Пушкин.

– Да нет, псевдоним такой…

– А зовут как?

– Чехов. Антон.

– А-а-а, – протянул Пушкин, – слышал. От графа Льва Толстого.

– А читать не приходилось?

– Нет, у нас книги трудно достать. Вот Бунина «Темные аллеи» никак прочесть не могу, люблю этого автора. А еще «Доктор Живаго» Пастернака…

Вот тогда я все поняла.

– Каша манная, батон с изюмом… Можно кофей.

Пушкин улыбнулся. Улыбка у него хитрая. Гой ты еси.

Ел Пушкин спокойно, легко орудуя жестяной ложкой в узкой руке, изредка смотрел на меня. От кофе отказался.

– Чай люблю, – говорит, – с сахаром, хлебом и маслом… По-русски. Прогуляемся?

Я согласилась. Он взял цилиндр (с вешалки) и трость (где-то в углу уже на веранде). Мы вышли в июньский полдень, тишина так и капала с крыш. Взяв меня под руку, Пушкин вальяжно шагал посреди улицы, рассуждая о преимуществах провинциального лета, я молча слушала и думала, что хорошо, что в нашем селе нет книжного магазина – у Александра Сергеевича глаза бы разбежались.

В центре, на площади, Пушкин спросил, кому установлен памятник.

– Вождю,– не думая, сказала я, – мирового пролетариата…

– Удивительно, что не мне, – промолвил Пушкин.

– Он Россию освободил от буржуазного гнета, да и писал тоже немало. А вашим именем у нас улица названа, да и по всей стране улицы Пушкина есть…

Пушкин самодовольно улыбнулся и начал прощаться. Он пожал мне руку и после восторженного: «Мы еще встретимся!», назвал товарищем и обнял. Через минуту он уже скрылся в проулке за общественной баней.

Близился обед, люди потянулись домой. Я пошла дочитывать «Миргород».

Следующим утром назойливая муха не дал мне спать. На диване вместо вчерашнего Пушкина лежал Лермонтов. Его я узнала по гусарской папахе, которой он был укрыт. Печаль была на спящем лице. «Он-то хоть молод, вот Гоголя уже не вытерплю», – подумала я и пошла готовить омлет. Прав наш психолог – всех россиян сближает русская литература. На улице мелькнуло чье-то востроносое лицо, и прокричал петух.

Царица Шемах

Когда царица Шемах входила в зал слушаний, все замирало. В прекрасном платье, расшитом жемчугом и драгоценными камнями, в высокой короне величественно проходила она мимо вельмож и придворных и садилась на золотой трон. Лицо ее было белым как снег, брови и ресницы – черными, как ночь, а глаза – зелеными, как два огромных изумруда. Яркие губы, хоть и с приподнятыми от природы уголками, улыбались редко. Но в эти моменты царица была божественно прекрасна.