147a99be93f9f55f04d94d23ae2a5dc1

  У Морханге были невероятно длинные руки и мощный торс, который он развил с помощью длительных тренировок на кольцах и брусьях в местном гимнастическом зале. Товарищи по учебе называли его Гориллой. Один из них позднее говорил, что одно из наиболее странных зрелищ, виденных им в жизни - то, как Горилла выполнял свои ежедневные гимнастические упражнения: у него был сильный, хоть и не очень приятный голос большого диапазона, и, проходя через различные изгибы колец или брусьев, он пел фразы из 'Похоронного марша на смерть попугая' Алькана. По его словам, наибольшая стрнность заключалась в том, что никто из присутствовавших в комнате не обращал на это ни малейшего внимания, по-видимому, все к этому зрелищу привыкли. Фигура со свистом кувыркается в воздухе:

  As-tu dejeune, Jacquo?

  Фигура кувыркается в обратную сторону:

  Eh de quoi?

  и снова в обратную сторону, каскад нот невыразимого надрыва:

  Ah! Ah! Ah! Ah! Ah!

  As-tu dejeune?

  As-tu dejeune?

  As-tu dejeune?

  As-tu dejeune?

  As-tu dejeune, Jacquo?

  Eh de quoi?

  Eh de quoi?

  Ah!

  Потом у него спросили, тяжело ли ему согласиться принять ученика, к которому он относится с неприкрытым пренебрежением.

  - С пренебрежением?

  - Вы говорили о пианизме Века Машин...

  - Я так говорил?

  - Да.

  - Вы играете на скрипке?

  - Нет.

  - На виолончели?

  - К сожалению, нет.

  - Пианино в сравнении с ними - инструмент довольно топорный, но все-таки, если бы мне нужно было сыграть крохотную фразу из трех или четырех нот, сделать это будет несложно - существует пятьдесят-шестьдесят различных способов, а вот слова - намного более неуклюжи. Я не утверждаю, что не говорил то, что вы процитировали минуту назад, и даже не утверждаю, что не считал так много лет назад, но слова меня тревожат. Думаю, именно поэтому, когда говорю, я часто говорю что-то глупое, банальное или обидное, а потом люди цитируют мои слова и спрашивают: 'Ну, почему вы сказали вот это', или 'Но вы сказали, что...', или 'Но вы ведь так не думаете...', и мне хочется ответить: 'Ну, я ведь должен что-то говорить'. Я не ношу постоянно множество слов в голове, большую часть времени в моей голове что-то есть, но это - музыкальные произведения. Проснувшись, я могу лежать в кровати час или два, слушая что-то в своей голове, обдумываю различные способы исполнения, слова исчезают. Что, если я сыграю вот так? В голове оно звучит как-то так, а потом - иначе, если у меня спросят, как я хочу сыграть какую-нибудь маленькую фразу, то есть, как я сыграл тот отрывок, вот что я на самом деле имею в виду...

  - Как насчет 'Affaire Jacquo'?

  - А что с ним?

  - Вас не удивили оскорбления?

  - А, оскорбления...

  Горилла ответил, что говорить тут особо не о чем, но потом сказал:

  'Понимаете, я был уязвлен Козловски еще до того, как открылась правда о лагерях, а как только мы узнали правду...

  Что я хочу сказать: Козловски был глупым стариканом, он жил в мире сольфеджио и наград, ну еще - две-три ступени, на которые он мог бы подняться, лента, которую могли бы нацепить ему на грудь. Он считал еврейскую национальность ученика препятствием своему продвижению. Я два года проработал официантом в Марселе, но когда открылась правда, не мог винить этого Динозавра Антисемитизма, ни много, ни мало...

  Нужно помнить, что сразу после Войны люди не знали о лагерях. Только потом начали раскрывать факты. Еще нужно помнить, что я совсем не читал газеты, так что сначала слышал случайные комментарии то там, то здесь, а потом купил газету и впервые прочел статью, в которой были описаны некоторые из этих фактов...

  В общем, я прочел эту статью, и... Вы ведь знаете эту маленькую 'Прелюдию До Минор' Шопена, знаете это 'ДУМ-ДУМ-ДУМ, де ДУМ', словно маленький похоронный марш, устанавливает минорную тональность в первом аккорде, иногда - фортиссимо, а иногда - пианиссимо, так он начинается и продолжается - этот маленький похоронный марш... В общем, в статье были определенные подробности, тут, как гром среди ясного неба, этот похоронный марш со своей минорной тональностью, со своим фортиссимо и пианиссимо, скажем так. Ну вот, так я отметил это событие - вся эта идея мажорных и минорных тональностей, громких и нежных, быстрых и медленных, идея их уместности - всё это показалось мне глупым - другие величественные мрачные произведения пришли мне на ум, это словно сказать: 'Конечно, эта маленькая прелюдия не годится, ты ведь хочешь что-то большее, хочешь больше диссонансов, хочешь что-то очень простое, хочешь что-то трагическое, и это - глупо'.

  Когда я начал практиковаться, всё казалось мне глупым, что бы я ни делал. В смысле, то, что пытаешься выразить в пассаже, казалось глупым, траектория произведения казалась глупой, одно дело - работать над техническими трудностями, все это делают время от времени, но рано или поздно произведение нужно будет претворить в жизнь, а это - просто деревянные куклы с деревянными руками жестикулируют на нитке...

  Я подумал: 'Вот. Я никогда больше не смогу играть', начал думать, не поискать ли какую-то работу, а тем временем, как ни удивительно, родители уговаривали меня жениться...