- О, так и есть. Помо думает, что все эти признания сделаны в шутку, он их анализирует слово за словом. Конечно, это просто демонстрирует тшетность усилий - проблемы искренности, правомочность толкования, всё это нужно было наконец решить без возможности пересмотра, а теперь всё это нужно решать снова из-за 'последних слов'.
- Я бы не отказался на это взглянуть, - говорит Х.
- Как-нибудь надо будет тебе показать, - говорю я.
- Еще не так поздно, - говорит Х. - Могу зайти к тебе.
- Оу, - говорю я. - Оу. О'кей.
У меня очень маленькая квартира. Я пользуюсь кухней и комнатой на втором этаже, узкое оконце которой выходит на канал с лебедями. Мы с Х сидим за кухонным столом в окружении книг о смертях авторов. У меня есть биография Вольтера авторства Нойе, и Помо, оба они подробно описывают смерть Вольтера. Нойе также включил в книгу описание визита к Вольтеру авторства Босуэлла. Кроме этого, у меня есть том дневников Босуэлла, в которых содержится его разговор с умирающим Юмом. Я говорю, что, кажется, что-то где-то читала о смерти Фуко, но не помню, где.
- То, что меня интересует, - говорю я. - Одна из вещей, которые меня интересуют, - это упорное включение тела писателя в декорации, словно соединение этого физического присутствия с 'derniers mots' придаст им какую-то особую вескость. Посмотри у Ноей, - я беру книгу.
- Очевидно, его следует изображать не с 'вечной ухмылкой' мистера Литтона Стрэчи, а с замазанным кровью клочком ткани на губах, с глазами, которые смотрят в лицо Смерти. Он на мгновение отводит взгляд и с любопытством, которое для больного остается единственным способом выразить упрек, смотрит на своего секретаря, который пытается расстроить намерение, определенно возникшее еще до начала болезни.
- Измазанный кровью клочок ткани, - говорю я, - свидетельствует о том, что это было на самом деле. Документ подлинный. Содержащееся в нем заявление можно приписать Вольтеру.
Х листает Помо.
Я начинаю повторять факты и даты. 26 февраля 1778 года Вольтер исповедуется и подписывает заявление: 'Je meurs dans la Religion Catholique ou je suis ne, esperant de la misericorde divine, qu'elle daignera pardonner toutes mes fautes, et que si j'avais jamais scandalise l'Eglise, j'en demande pardon a Dieu et a elle.' Он отказался принять Святое Причастие, потому что кашлял кровью и боялся 'харкнуть на что-то еще' (о точности слов ведутся споры). 28 февраля он сделал следующее заявление: 'Je meurs en adorant Dieu, en aimant mes amis, en ne haissant mes ennemis, et en detestant la superstition.' В момент смерти рядом с ним находились кюре церкви Сен-Сюльпис, Лагарп и князь Барятинский. Кюре спросил, признает ли Вольтер божественную сущность Иисуса Христа. Вольтер ответил: 'Laissez-moi mourir en paix.'
Х нашел анализ исповеди, осуществленный Помо. 'Отказывается от причастия - говорит, что умирает в церкви, не являясь ее прихожанином - второе заявление - настоящий Вольтер - Вау!'. 'Il etait mort en theiste, non en chretien'.
- А вот Нойе, - говорю я, - утверждает, что религиозное образование, полученное Вольтером в ранней юности, дало ему глубокое понимание святости Тела Христова.
Х кладет руку на мое колено.
- Босуэлл расспрашивал Вольтера о том, что он думает о бессмертии.
Я говорю:
- Босуэлл пришел поговорить с Вольтером в бархатном камзоле в цветочек. Нойе тайком над этим насмехается: если замазанная кровью тряпица - знак интеллектуальной самоотверженности, бархат в цветочек - знак глупого шотландского дилетантства. Босуэлл спросил: 'Разве бессмертие - не благородная идея?'. Вольтер соглашается с этим утверждением, но думает, что бессмертие, скорее, желанно, чем вероятно. 'Potius optandum quam probandum' - разве не великая строка? С разрешения Вольтера Босуэлл встретился с его врачом, чтобы тот подтвердил, что Вольтер никогда не боялся смерти.
Я нахожу этот пассаж у Нойе и читаю:
'Испытывал ли он когда-либо ужас при мысли о смерти?'. - 'Нет! Чем более усиливается его болезнь, тем большим он становится деистом...'. - 'О, прекрасно, - говорит Босуэлл. - Значит, я могу сослаться на авторитетный источник. Месье де Вольтер велел мне спросить у вас, боится ли он смерти, как утверждают священнослужители'.
Мы с Х улыбаемся. Мы оба очарованы бархатом в цветочек. Рука Х поднимается по моему бедру. Я уже замечала у Х эту склонность к редукционизму. Текст предполагает множество вариаций, подтекст - всегда один. Однажды я попыталась этому сопротивляться, обвинив Х в вере в конечную цель, ради которой тут существует всё остальное, но это не сработало. Х сказал, что я всё принимаю на свой счет. А вот Х ничего не принимает на свой счет: Х обсуждает деконструкцию телеологии и кладет руку на мое колено.