100 лет без любви

Я схватила ее за руку, но она ее тут же выдернула и встала со стула. Вряд ли она хотела что-то сказать мне, раз даже не смотрела в мою сторону, пока одевалась и обувалась. Даже не попрощалась – молча вышла за дверь и аккуратно ее прикрыла. Я стояла в коридоре и не могла сдвинуться с места, словно меня придавило бетонной плитой.

Что это было? Неужели это я сейчас прогнала свою лучшую, да что уж там, единственную подругу? Надо бы догнать ее, еще раз попытаться вымолить прощение. Скорее всего пошла она домой. Но ничего предпринимать не стала. С Наташей разберусь потом, а пока есть более срочные дела.

С самого пробуждения мне хотелось проверить брошь, а при подруге я этого сделать не могла. Зная ее неуемное любопытство, на меня посыпался бы шквал вопросов, ни на один из которых я бы не смогла ответить. Ну разве что соврала бы на все сразу, что без ума от этой броши и решила еще раз на нее полюбоваться. Как ни крути, а ссора – единственная возможность избавиться от нее хоть на время.

Руки дрожали, когда доставала украшение, что чуть не разбила старинную немецкую сахарницу. Бабуля бы расстроилась. Бабуля! Совершенно забыла, что она сегодня приезжает. Да что это со мной? Я как будто потеряла связь с действительностью. Физически я здесь, а мыслями нахожусь там, в другом времени. Поэтому и бутерброд на завтрак с кофе показались мне пресными, словно я хотела чего-нибудь посущественней – жаркого или жареных перепелов. Вздрогнула, когда ощутила прилив слюны от соблазнительной картинки, подброшенной воображением. Опять затряслись руки. Покрепче вцепилась в сахарницу и присела на диван – не ровен час, могу и расколошматить.

Время приближалось к одиннадцати. Кажется, поезд прибывает в половине третьего… или второго? Что-то я запамятовала? Запамятовала?! Я бросила сахарницу на диван и вскочила. Тупо смотрела, как отлетела крышка, а пузатое изделие несколько раз подпрыгнуло на не очень упругих пружинах. Но не это меня разволновало. Когда я начала так думать, вернее мыслить? Это же ретроград какой-то! Неужели время Веры настолько меня заразило и изменило мышление?

Я прижала пальцы к вискам, чувствуя, как пульсирует кровь. Голова разболелась, и мысли ворочались в ней с трудом. Нужен душ – прохладный бодрящий душ. Все остальное потом.

В ванной я долго стояла под упругими струями, достаточно холодными, чтобы остудить пылающее тело и прояснить мысли. Кажется, становилось легче. Я даже вспомнила слова бабушки: «… Сейчас гляну в билете. Ага, в четырнадцать тридцать…» Ну точно! И Захар сказал, что заедет в половине второго, что часа нам с головой хватит, даже с запасом. Ну хоть с этим разобралась.

Из ванной выходила другим человеком и собственные странности оправдывала излишней впечатлительностью.

Брошь выглядела обычно, ни капельки не изменилась, с тех пор как я рассматривала ее в последний раз. Правда, показалась мне еще красивее, если такое возможно. Я аккуратно поддела ногтем крышку. Больше всего на свете боялась, что порошок может оказаться все еще внутри. Дурацкая игла мешалась, и я больно укололась, в очередной раз откидывая ее. На пальце выступила капля крови, про которую я тут же забыла. Глазам своим не верила – внутренность брошки была пуста. Аллилуйя! Свершилось! Часть проклятия снята. Я тут же с опаской оглянулась, как только радостная мысль упрочилась в мозгу. Вроде ничего не изменилось. Те же вещи, так же стоят. Везде чувствуется заботливая рука бабушки. Значит, все в порядке, ход истории я не нарушила.

Палец все кровоточил. Пришлось обработать место укола перекисью водорода, но и потом еще кровь долго не останавливалась. Не знала, что у меня такая отвратительная свертываемость. И тут меня осенило! Я же никогда больше не смогу попасть в тело и сознание Веры! Как же мне спасать Захара?

Ни разу в жизни мне еще не было так плохо. Я места себе не находила. Плакала, даже рыдала, заламывала руки, разве что не билась головой о стену. Ну почему я ей не помешала? Как я могла допустить такое? И главное, как теперь быть?

Захар должен был приехать с минуты на минуту, а я все мерила шагами комнату. И думала, думала, но все безрезультатно. Кое-как заставила себя одеться и причесаться. На душе было паршивей некуда. Вся радость от снятия проклятия улетучилась, стоило представить размеры катастрофы.

Не заметить моего состояния Захар не мог. Потому и спросил с порога:

– Что случилось?

Вместо ответа я снова заплакала. Даже смотреть на него было больно, а уж представить, что скоро и вовсе не увижу, невыносимо.

– Так. Пошли отсюда. В машине все расскажешь.

Пока Захар помогал мне одеваться, я все думала, как скажу ему. Это же будет, прежде всего, крушением его надежд. Да еще и на фоне того, что с себя проклятие я, по всей видимости, сняла. Мне то становилось невыносимо стыдно, что подвела его, то такое безысходное горе накатывало, хоть вешайся. Ни одна мысль не казалась мне правильной, ни какие слова не подходили, чтобы смягчить удар.