100 лет без любви

А что толку ее давать-то? Не было там молока, пустая я. Сколько можно мучить малышку, не доедает ведь. У соседки вон коза хорошо доится, молока много, бери не хочу. Нет же, срабатывает упрямство – какая же я мать, раз не кормлю грудью. А еще мешает страх. Когда Любаша ест мое молоко, я чувствую, что нас связывает так многое. Вдруг, это исчезнет, перестань я ее кормить?

– Я согрею. Идите, не мерзните.

– Поставлю чайник…

Она хорошая, свекровь. Тихая, незаметная, добрая и внимательная. В ее глазах столько понимания, сколько в родной матери не встретишь. Но такое сходство с Григорием! Не могу смотреть на нее и не видеть его. Даже походка у них одинаковая – слегка бочком, словно подкрадываются. И поступь тихая, аккуратная.

Любаша чуть притихла, но ерзала, прижимала ножки к животику. Болит у нее, наверное, что-то.

Она совсем крошечная – месяц отроду. Беззащитная и бессловесная. Но уже такой человечек. Как посмотрит на меня, словно все понимает, только сказать не может.

Ох уж это упрямство – все-таки дала ей грудь. Оправдывала себя, что еще один раз и чуть-чуть. Смотрела, как она жадно хватает сосок губами и чувствовала эту связь. Но долго так продолжаться не могло. Когда дочка поняла, что молока нет, заплакала пуще прежнего, с обидой.

Вода нагрелась. Тяжело было делать все одной рукой, но и кричащую Любашу не хотела оставлять в комнате – а ну как Григорий проснется. Налила из кувшина молока в бутылочку и разбавила горячей водой.

В кухне холодно, но в комнату возвращаться не хотелось. Закутала Любашу получше в одеяло и ждала, когда наестся. Уснула она сразу же, не допив молоко. Я вытерла белую струйку, стекающую из уголка ее рта, и не удержалась – прижалась носом к теплой щечке. Так бы и нюхала. Несмотря на недосыпание, ночи я почти любила. Только в это время я могла быть самой собой, когда никого нет рядом. Поэтому и свекровь отправляла все время. Обижалась она, не понимала моих причуд. Я и сама себя не понимала – зачем на людях делаю вид, что не люб мне мой же ребенок.

Вернулась в спальню, положила Любашу в колыбель и посмотрела на спящего мужа. Похрапывает себе, улыбается во сне. Одеяло съехало, и я увидела восставшую плоть, выпирающую из подштанников. Мгновенно испытала отвращение и прикрыла его срамное место. Месяц после родов, когда я была только мать, не жена, прошел. Григорий об этом пока не знал, если свекруха не рассказала. Она-то точно заметила, насколько реже я меняю белье.