0f38d74c480a4cc3f66ad4d0dc7c05fe

Вот что значит забыть все таблетки в другом мире! Джеджун жалобно всхлипнул. Ему надо было остаться в гордом одиночестве, а не прижиматься к парню с таким ненавистным лицом, который, будто готовя продукт к употреблению, уже проводил языком по его шее. Какая гадость. Потек в самый неподходящий момент, а его еще и не трахнуть хотят — нет, сожрать! Великолепная встреча похоти и чревоугодия.

Уж лучше бы рядом был герцог. Он хотя бы выглядел, как «тот» Юно.

— Запах стал еще сильнее, — констатировал Чанмин. Джеджун готов был плакать от стыда: между ног становилось мокро. Учуял. Знал бы, дурак, ЧТО именно. — Не дрожи. Литр не выпью.

— Пожалуйста, отстаньте, мне нужно побыть одному, мне плохо, — взмолился Джеджун.

— Мне тоже, честное слово. Голод — не тетка, знаешь ли. — Чанмин сжал губами кожу на его шее. Какой же идиот заигрывает с шоколадным батончиком, прежде чем отправить его в рот? Что за нежности с «Баунти»? Или жареным окороком, если вампир не любил сладкое. Джеджун, чтобы отвлечься от собственного набухающего члена и сочащейся из ануса смазки, представил себя лежащим на тарелке куском курицы в обрамлении картофельных кружочков с прованскими травами, а Чанмина — толстощеким обжорой, который страстно слюнявит румяное крылышко. Это, конечно, не вернуло бедному омеге самообладание в полном объеме, но помогло предпринять еще одну попытку вырваться и почти твердо заявить, что дырявить свою кожу он не позволит. Ну, естественно: мало ли как организм отреагирует на такую садомазохистскую близость, вдруг еще какую-нибудь настоятельно попросит…

— Правильно делаешь, что отбиваешься, — заметил Чанмин, наклоняясь ниже и касаясь губами ключицы. Да-да, теперь он щекочет поджаренный хвостик цыпленка и ласкает картофелины! — Страх и неуверенность жертвы делают укус более приятным. Для вампира, естественно.

— Правда? — нашел в себе силы обидеться Джеджун. — Ну и кусайте тогда. Только быстро, а потом идите…

Внезапно Чанмин, вскрикнув, упал на землю и свернулся калачиком, издавая глухие болезненные стоны. Джеджун, раскрасневшийся и потерянный, обернулся. Неподалеку стоял Кюхён, в одних штанах и с воздетой к небу рукой. Он напоминал бы монаха Шаолиня, если бы не хитрая улыбка на лице.

— Опять, опять преступаешь закон, немертвый, — пригрозил он пальцем, когда решил, что с Чанмина достаточно мучений. — Тебе нельзя пить кровь без желания того, по чьим жилам она бежит, а никакого желания у господина Джеджуна я не вижу.

— Су, вот зараза, — прошипел Чанмин, вставая на колени и в сердцах ударяя кулаком асфальт. — Вылечил этого придурка… Лучше бы ты в реанимации еще несколько дней помариновался. Все равно толку от тебя нет, все бумажки у нас.

— Ох, это верно, — согласился Кюхён, смиренно прикрыв глаза. — Теперь я не могу создавать заклинания для других. Могу лишь сам использовать ту силу, что мне подарили духи и боги за долгие годы медитаций. Она однажды тоже иссякнет, но на несколько лет мне ее хватит. Сам подумай: не будь ее, как бы я летал по воздуху? — И Кюхён, подмигнув, снова поднял вверх указательный палец, над подушечкой которого, словно это была зажигалка, вспыхнуло пламя.

— Знаете, на вас люди странно посматривают, — сказал Джеджун, снимая свой пиджак и набрасывая его на плечи мага. — Огонь убирайте. И оденьтесь, пожалуйста.

— Пиздец! — сорвался на нецензурную лексику Чанмин, дождавшись, пока Джеджун уведет Кюхёна в больницу. Он достал свой телефон, открыл некий текстовый файл и раздраженно провел рукой по волосам. — Вот мы с Юно влипли! Внутренний запас магии у этого кретина? Но там же упоминались только бумажки!..

====== Глава 8 ======

Кюхён родился в небольшой деревне у подножия Священной горы. Семья была бедной, а он стал уже восьмым ребенком; родители, подумав, решили поднять его на гору и отдать на воспитание в расположенный там монастырь, который славился тем, что там служили могущественные маги. Таким образом, в два года Кюхён стал послушником. Конечно, это означало, что он навек лишался всех простых радостей жизни; зато его больше не ждали нищета и тяжелый труд крестьянина.

Кюхён подавал большие надежды: он легко учился, много читал и снискал благоволение всех возможных божеств. Правда, его наставник Мун Хиджун, который стал обучать мальчика уже в подростковом возрасте магии, все равно постоянно брался за бамбуковую палку. Кюхён, хотя уже к четырнадцати годам умел создавать заклинания и общался с духами умерших, идеальным монахом не был — он любил посмеяться. Запрета на юмор в монастыре Священной горы не водилось, однако царило негласное правило, предписывавшее вечную безмятежность и погруженность в отстраненное созерцание. И тут — Кюхён, готовый хихикать, к примеру, над тем, как ворона тащит у кошки еду, и даже сам шутить! «Не престало монаху веселиться!» — говорил брат Хиджун и требовал, чтобы Кюхён подготовился к порке. Тот безропотно принимал наказание — знал, что заслужил. А на следующий день шутил с призванным духом.