Звездопад

Туса не подала мне руки: напротив, она немного отступила, повела из-под дождевика чуть косящими глазами и кивнула. А я смутился: такой верзила, и не смог задержать ее коровы.

— У вас слишком своенравная корова, — сказал я.

— Уж извините…

— А она-то хороша! Не посчиталась с нами! — пошутил я.

— Перед Арчилом я не стала бы столько извиняться, но вы в первый раз у нас… Ужасно некрасиво получилось.

— Как мама? — спросил Арчил, чтобы не дать мне снова заговорить о корове.

— Хорошо, — сказала Туса. — Почему ты ей не пишешь?

В ту минуту я пожалел, что Туса не была знакома С моей мамой.

— Она жаловалась тебе?

— Да, жаловалась. — И добавила: — Она всем жалуется.

— А как же корова? — перебил я Арчила.

— Черт с ней! — сказала она и засмеялась, чтобы смягчить этого «черта». — Ну ее…

— Дома будут сердиться.

— Ясно, не похвалят, но… вы совсем промокли… Идите, что же вы стоите! — и она ступила вперед.

— Туса, а вы близко живете? — спросил я, опасаясь, что Арчил забудет пригласить ее.

— Близко…

— Вы соседи с Арчилом?

— Да, — сказал Арчил, — мы живем рядом.

— Загляните к нам вечерком.

«Хорош! — спохватился я. — Сам в гостях и гостей приглашаю».

— Туса у нас своя. Она и без приглашения зайдет.

— Я и без приглашения приду! — повторила Туса и приподняла ногу, выпачканную в грязи. Мы оба увидели эту ногу и платье, облепившее ее выше колен.

— Обязательно приходите, Туса. Тем более, если вас не надо приглашать.

Туса взглянула на Арчила, засмеялась и побежала. Ее следы сразу заполнились водой и стерлись. Туса бежала, а мы смотрели на платье, облепившее ее длинные ноги.

— Пошли, — сказал Арчил, не глядя на меня.

Мы пошли дальше и уже не жаловались на усталость, на непрекращающийся ливень, и я не спрашивал, далеко ли до дому. А Туса бежала по проселочной, и ей было стыдно, что она босиком, что сатиновое платье облепило ее и что ее ноги почти до колен запачканы грязью. А Арчил, наверное, злился на меня за мои настойчивые приглашения. Если б я пригласил полтора десятка его соседей парней, он и не подумал бы упрекнуть меня. Арчил мой хороший друг, и я не сомневаюсь в нем. Арчил прекрасно понимает, что я не стану объясняться Тусе в любви и тем более просить ее руки, да и он сам, мне кажется, не думает жениться на ней, но я знаю, что сейчас он злится на меня. Он знает и то, что не сегодня-завтра меня уже не будет в этой деревне, и неизвестно, когда еще суждено мне приехать сюда. Может быть, и сам он никогда больше не встретит Тусу вот так, на проселочной. Потом Туса выйдет замуж, и Арчил не будет даже знать об этом, а когда узнает, то вовсе и не огорчится. Мы опять будем друзьями, но он не посчитает нужным сказать мне, что Туса вышла замуж, решив, что я не помню ее. И сам он вспомнит только то, что была девушка в промокшем сатиновом платье, у нее были длинные ноги и глаза ее чуть заметно косили. Все это он увидел нежданно-негаданно дождливым днем на проселочной. Ему станет немного грустно, словно у него отняли что-то доброе и хорошее. Станет грустно, что его матери некому пожаловаться на сына…

И я, если когда-либо приеду к ним снова, не смогу больше пригласить Тусу и тем разозлить Арчила…

Есть у нас, у людей, маленькие боли и радости, которые в обычные дни не напоминают о себе, как не напоминают о себе раны, нанесенные перочинным ножичком. Лишь иногда, когда после долгой засухи хлынет ливень, и набухшая земля облепит нам ноги, и запахнет землей, грозой и летом, мы вспоминаем о них, и наша печаль тиха и спокойна.

ДЕВУШКА В БЕЛОМ

Перевод

А. Эбаноидзе

Я сдал последний экзамен, попрощался с друзьями, сложил в чемодан все свои вещи: зубную щетку, розовый душистый обмылок, бритву, карманное зеркальце, пузырек с чернилами и маленькие ножницы со стершимся никелем. Книги и общую тетрадь с лекциями перетянул шпагатом. Сел на первый попутный грузовик, пересел на другой и к вечеру с волнением открыл калитку родного дома. Вошел и обнявшей меня маме тихо шепнул на ухо:

— Вот я и вернулся, мамочка.

…Председатель принял меня радушно, дружески похлопал по плечу и, словно доверяя какую-то тайну, сказал:

— А знаешь, что мы сделаем?

Я отрицательно покачал головой.

— Назначим тебя бригадиром. Ты молод, техник-агроном. А старина Гермоген пусть отдохнет…. Ну, как?

Дела у Гермогена шли из рук вон плохо. Он постарел, и председатель уже не мог на него положиться. Полевые работы еще кое-как, но по сбору чая его бригада занимала последнее место.

Я взялся за дело с душой: вставал с первыми петухами и до поздней ночи был на ногах. Бегаю как угорелый— то в гору, то под гору. То у одного двора кричу:

— Сардион!..

То у другого:

— Ивлитэ, Ивлитэ!.. Не подведи, ради бога, не зарежь без ножа!

А этот чертов Бесо! И на кой шут завел он такого пса? Боится, как бы женихи у него дочь не похитили, что ли?..

— Двигайся живее! Ты чего тащишься, как черепаха!