— Ты же знаешь, какой он…
— Знаю.
— Кто-кто, а ты не удивишься, если он опоздает.
— Он не должен опоздать.
— Мака…
Мака взяла Мери за руку и посадила рядом с собой.
— У тебя красивые пальцы, Мака.
— A-а?.. Тебе нравятся?
— Ты, наверное, перестала следить за ними. Будто гранат отжимала. Они ужасно грубеют от граната.
— Откуда сейчас гранаты, Мери, что ты…
— Жалко портить такие руки. В этот раз у тебя и кольца нет. А заметно, что ты его никогда не снимала. Видишь, какой след…
— Дома осталось. Сняла и позабыла.
— Ну и ничего! Мне оно всегда бросалось в глаза, ни к чему тебе такое массивное кольцо.
— А вдруг Бичи не придет?
— Он может опоздать, но придет обязательно!
— Ну, а если очень опоздает?
— К этому я уже успела привыкнуть. Вот отец опять нехорош, захворал.
— Да, опять заболел отец…
— Вторую операцию придется делать.
— Придется.
— У меня, наверное, дитя будет на руках…
— Это очень хорошо, Мери.
— Конечно, но… Я хотела бы, чтобы ты была здесь, когда я буду рожать…
— Боишься?
— Боюсь, Мака. Если ты приедешь, мне не будет так страшно.
— Не бойся. Это не страшно. Это совсем не страшно.
Поздно вечером Мака и Мери спустились вниз, к отцу. К вечеру он почувствовал себя лучше. Собирались ужинать, ждали Бичико.
Не прошло и получаса, как у калитки остановилась машина. Кого-то окликнули.
Мака вскочила, настороженная, испуганная, но тут же села на место. «Нехорошо мне», — сказала она, столкнувшись с удивленным взглядом отца и невестки.
Ольга снимала кукурузные лепешки с кеци и очищала их от листьев.
— Мама, выгляни, там кто-то приехал, — сказала Мери, наклоняясь к камину. — А я здесь управлюсь…
— Бичи, наверное.
— Нет, он не стал бы звать.
Ольга вышла, покряхтывая, за дверь, и в ту же минуту послышался ее испуганный крик:
— Мери!.. Скорее, Мери! Выходите! Идите сюда!
За ним последовала сиплая брань.
— Выходите, мать вашу!..
Мери выронила наполовину очищенный от листьев мчади и бросилась к дверям. Симон спустил ноги с тахты и стал шарить, ища туфли.
Мака не шелохнулась.
Бичико еле ворочал языком, но витиевато и похабно ругал кого-то.
— Подрался, — простонал Симон и скинул с ног с трудом найденные башмаки.
— Подрался? — переспросила Мака, но тут услышала свое имя.
— Где Мака? Где моя дорогая сестричка Мака?
«Неужели Тхавадзе избил его?!» Мака шагнула к дверям. Бичико, видно, заметил ее в окне и, толкая и волоча за собой повисших на руках жену и мать, направился к нижней комнате.
— Где моя уважаемая сестричка Мака? — громко крикнул он, подойдя к порогу. — Может быть, она изволит почивать?
«Неужели Тхавадзе сказал ему, что я его любовница?!» — мелькнуло у Маки.
— Сумасшедший, бешеный! — Симон опять лег на тахту и отвернулся к стене.
Мака подняла голову и взглянула в лицо Бичико.
— О-о! Моя сестричка гордо смотрит на меня!..
— Что с тобой, на кого ты похож? — Левый глаз у Бичи совершенно заплыл, а нос сделался похож на охотничий рожок.
— Не нравлюсь? Можешь радоваться! Твой несчастный муженек разрисовал меня! — взревел Бичико. — Твой благоверный!
— Гено?! — вырвалось у Маки, и она почувствовала, как задрожала у нее нижняя губа.
— Геношка надутый… Хоть бы уж мужчина надавал по роже! Так нет! Эта бумажная крыса, а? Что он со мной сделал?.. Той самой рукой, с которой он чернила обсасывает! Той самой рукой меня отделал! А?
— Кто? Гено? — вскрикнула пораженная Ольга и заглянула в лицо сыну. — Господи, господи! Разрази меня гром! Гено, ты говоришь? Я не ослышалась— Гено?
Симон повернулся и взглянул на Маку, словно спрашивая: могло ли случиться такое?
— Мака!.. — Мери подбежала к золовке и обняла ее.
— Геношка — интриган!.. — заорал опять Бичи и раскрытой пятерней хватил по стене.
— За что, сынок? Что ты ему сделал? Гено не стал бы никогда…
— Геношка — подонок!
— За что? Где ты его встретил? Почему сюда не привел?
— Сюда?! Ух, я ему… Что ему здесь делать! Духу его здесь не будет! За версту мой дом заставлю обходить.
— За что? За что? — кричала Ольга и теребила сына. — Что ему надо?
— Откуда я знаю, за что!
— Почему он не пришел к нам? Где ты его нашел?
— Где я нашел!.. Так я всю жизнь и искал его! Дела у меня другого нету! Сам навязался, позвонил, потом приехал на каком-то драндулете и повез меня.
— Куда, сынок?
— Выпьем, говорит… Давай, говорю, дорогой, может, человеком надумал стать, всегда пожалуйста… Ух, недоносок… Ух, доходяга несчастный!..
— Раз уж пить захотелось, могли домой приехать!
— Ни в какую! Не согласился. Ты, говорит, наверное, знаешь хорошее место, где можно поесть и выпить. Как же, говорю, конечно, знаю! Я ж не он — забился в бумажную нору, и ни на шаг!..
— А что, почему он домой не захотел?
— Заладил — не сегодня, в другой раз, и давай пить… Пил и пил, доходяга этакий, как лошадь!
— Небось ты и обидел его по пьяному делу!.. Ну, разве можно так, сынок. Он же зять нам. Как родного брата обидеть!..
— Чем я его обидел? Богом он обижен, а не мною, вот что! Пристал в одну душу: скажи да скажи, почему твой директор стрелялся! Откуда я знаю, почему он стрелялся. Да если б и знал, этому интригану все равно не сказал бы!
Маку так и обдало жаром.
— Надо было сказать, сынок.