Звезда Тухачевского

Колчак кипел негодованием по адресу Иванова-Ринова, Белова и Матковского. На двух последних он обрушился за «саботаж» его комиссии в военных округах — к слову сказать, довольно бестактно и бестолково составленной, — и что хуже всего, моим именем.

Много было в горячей речи Колчака одностороннего пристрастия и довольно ложной прямоты. Я редко видел человека, столь быстро загоравшегося и так же быстро гаснувшего после спокойного отпора его натиску. Хлопот с ним будет немало. Колчак категорически против прибытия японцев на наш фронт. Он считает это гибелью родины.

Омск, 7 ноября. Колчак представил проект об увеличении офицерского содержания — новые огромные расходы.

Приезжала бабушка русской революции Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская[20]. Старушка безгранично любит Россию и на старости лет собирается в Америку будить внимание к родной стране. На прощанье выразила пожелание, чтобы я одинаково боролся с врагами налево и направо, перекрестила меня и, к моему великому смущению, поцеловала меня как мать.

Омск, 10 ноября. Вместе с Реньо приезжал екатеринбургский консул Нейтеман. В свите находился офицер Пешков, отрекомендовавшийся приемным сыном Максима Горького. Он в форме французского капитана, без руки, которую потерял на французском фронте.

9 ноября в Екатеринбурге должно было состояться торжество освящения знамен, пожалованных четырем батальонам «в честь начала чешской национальной жизни» — Чехословакия стала самостоятельной республикой.

Русское верховное командование на этом торжестве должен был представлять Колчак, который как военный министр ехал для инспектирования войск Екатеринбургского фронта.

По «случайному совпадению» вагон Колчака был прицеплен к поезду английского посланника Уорда, который с ротой своего батальона ехал на торжество.

Вскоре в екатеринбургских газетах появился ряд хвалебных статей о Колчаке и интервью Уорда, в котором особо подчеркивалось: «При наличии таких людей, как Колчак, Россия никогда не погибнет».

Указывалось на дружеские встречи Колчака с Гайдой, на совместные с Уордом поездки на фронт, где в виде развлечения производилась артстрельба по красным под звуки оркестра, игравшего популярные английские песенки «Colonel Bogey» и «Типперери».

Омск, 13 ноября. На банкете в честь прибывших в Омск французских офицеров находившиеся в ресторане русские офицеры не только потребовали исполнения старого русского гимна «Боже, царя храни!», но и начали подпевать. Создалась неловкость. Французский военный комиссар Реньо, а также французский и американский консулы при исполнении гимна не встали. Не встал и представитель Директории. Разразился скандал.

Генерал Матковский не принял никаких мер, даже по отношению особенно разошедшегося полковника, оказавшегося атаманом Красильниковым. Иностранные представители вынуждены были уехать с банкета.

На другой день я по телефону спросил Матковского, арестовал ли он виновных. Матковский заявил, что все еще выясняет таковых, и спросил: «А если среди виновных окажется сам Красильников — и его арестовать?»

И это спрашивал командующий армией — старый опытный генерал!

«Конечно арестовать, — ответил я, — вы заставляете меня учить вас вашим обязанностям».

Впрочем, я никогда не забуду одного весьма показательного факта, связанного с этим генералом.

В Омске солдаты одного из батальонов отказались идти на фронт, требуя боеприпасов, продовольствия и обмундирования. На глазах возмущенного английского Хэмпширского полка солдаты были разоружены и над ними учинена расправа. Генерал Матковский немедля издал приказ с изложением всего происшедшего. Приказ заканчивался словами: «Расстреляно двадцать. Бог еще с нами. Ура!»

Что еще можно добавить к портрету господина Матковского?

В тот же день, 13 ноября, я отбыл на фронт. А через три дня Красильников на глазах бездействующего Матковского арестовывал членов Директории.

Поезд, 16 ноября. За окнами вагона вьюга, поэтому еще уютнее в моем салоне; несмотря на недомогание, я все же чувствую здесь отдых от последних дней, полных забот и тревоги.

Навстречу шел поезд Уорда с вагоном Колчака. Приказал Колчаку обождать меня в Петропавловске, если прибудет раньше. Колчак возвращался из Екатеринбурга. Он явился в мой вагон, высказал, что очень доволен поездкой, духом и бодростью войск. Принимал парад, выезжал на броневике на фронт.

Свидание его с Уордом, Гайдой, Пепеляевым и Голицыным было подготовлено заранее и не без ведома их омских друзей.

Из длинного разговора с Колчаком я еще более убедился, как легко он поддается влиянию окружающих. Мое поведение в связи с выходкой Гайды (его попытка идти войной на Омск против штаба Сибирской армии в лице генерала Белова) резко изменило то настроение, с которым он вошел в мой вагон. Он уже соглашался с гибельностью и несвоевременностью каких бы то ни было переворотов. Он или очень впечатлителен, или хитрит.

Колчак опять заговорил о необходимости расширения его прав как военного министра.