Звезда по имени Алголь

Я терпеть не мог узоры. Разве это живопись? И Барчик их недолюбливал. Но всё же мы старались. Серёжка не жалел красок. Я делал извивы линий такими причудливыми, что им позавидовал бы среднеазиатский минарет. И что? За первый же узор мы получили по «тройке».

— Надо рисовать, как на доске, — было сказано нам. — Всё у вас, не как у других.

Зато те, кто раньше не особо блистали на уроках рисования, стали получать «хорошо» и «отлично». Даже Колька Оседловский получил «четыре». Это было уже чересчур! Мы с Барчиком стали назло рисовать не то, что на доске, а своё, на вольную тему. Мы расписывали целые картины и неизменно получали за них «два».

И как-то незаметно одноклассники перестали считать нас художниками. Ведь большинство сами теперь имели по рисованию «пятёрку» (а раньше эту отметку заработать было очень нелегко). Некоторые поговаривали, будто они всегда рисовали замечательно, но прежний учитель занижал им оценки.

— Просто вы с Барчиком были его любимчиками, — заявил нам Колька Оседловский.

К урокам рисования, которые я до этого так любил и ждал с нетерпением целую неделю, я стал относиться, как Колька. И если, к примеру, урок отменяли, я замечал, что радуюсь, как он.

Барчик же, чтобы не испортить себе оценку за год, стал срисовывать с доски. А ещё он помогал Наташке раскрашивать её узоры, так что скоро и Наташка сделалась отличницей по рисованию.

А я скучал и почти ничего не делал. Я и для себя перестал рисовать. И все мои прежние рисунки постепенно порастерялись. И только в десятом классе я обнаружил, что один из них всё же сохранился, мой рисунок с грибами. Он висит у Наташки дома, над её письменным столом.

ФОРМУЛА ГЕНИАЛЬНОСТИ

Шестиклассник Семён Никаков утёр рукавом вспотевший лоб. «Кажется, я на пороге великого открытия», — подумал он с нарастающим внутренним трепетом. Он даже зажмурился на несколько секунд, точно ужаснувшись самих этих слов «ВЕЛИКОЕ ОТКРЫТИЕ».

Немного успокоившись, он покосился на сидящую с ним за одной партой Светку Мямлину. Пишет, усмехнулся он, и не подозревает, что рядом с ней совершилось событие огромной научной важности. Трудно даже представить, какой важности! Ну, может, не такой важности, как открытия Ньютона или Пифагора… А может, и такой.

И уже не в силах ждать окончания урока, Семён лихорадочно заёрзал на сидении.

Едва грянул звонок, Никаков первым вскочил на ноги.

— Внимание! — выкрикнул он. — Научное открытие! Определение гениальности человека по размеру лба!

Через минуту он уже находился в плотном окружении одноклассников.

— Ты что же, Никаков, вот так просто по лбу можешь узнать, кто гений? — недоверчиво спросил Филькин, известный в классе придира.

— С большой точностью, — подтвердил Семён. — Я рассчитал специальную формулу. Вот она: «икс», то есть коэффициент гениальности, равняется: «а» на «бэ», то есть высоту лба делим на ширину, а затем умножаем на синус одной второй угла, который образуют две линии, если их провести от середины лба до центров бровей, — Семён перевёл дух. — Я обследовал десяток лбов великих людей — Юлия Цезаря, Геродота, Ньютона… По их портретам, разумеется.

— И что тебе сказали их лбы? — снова спросил Филькин.

— А то. Если коэффициент гениальности больше ноля целых пяти десятых, то это и есть гений. Если же он хоть чуточку меньше, то это просто умный человек. А если меньше ноль-четырёх, то это человек малоумный, или, по-научному говоря, примат.

Было заметно, что речь Семёна произвела впечатление. Ученики молча, с почтением глядели на исписанные цифрами листы, разложенные у Никакова на парте.

— А почему синус, а не косинус? — спросил зануда Вознюк, который даже учителей изводил своими бесконечными вопросами. — Почему именно синус? — занудно повторил он.

— Всякое открытие — это озарение, — твёрдо отвечал Семён. — На меня тоже нашло озарение. Оно и подсказало, что нужно брать синус.

После столь убедительного ответа никто не стал возражать против синуса, тем более что никто и не представлял себе толком, что это такое.

— Ну? С кого начнём?

Самым решительным оказался верзила Дубасин. Растолкав всех, он выдвинулся вперёд и пригнул голову:

— Меряй!

Семён кое-как приладил к неудобно бугристому первобытному лбу Дубасина пластмассовую линейку, которую пришлось даже изогнуть в особо неровных местах.

— Та-а-ак… центр лба… Расстояние… — бормотал Никаков. — Теперь угол, — он протянул ладонь, и ему, как в руку хирурга скальпель, вложили транспортир. — Есть угол. — Семён уселся за парту и взял калькулятор. — Остаётся математическая обработка данных. Значит, так. Сто сорок два… Одна вторая… Синус. Ноль девяносто четыре. Высота лба… Делим. Ноль тридцать восемь. Умножаем. Ноль триста пятьдесят семь. Берём среднее. Ноль тридцать шесть. Итак, твой коэффициент — ноль целых тридцать шесть сотых!

— Гений? — спросил Дубасин, потирая кулаком лоб.

— «Гений»! — фыркнул Семён. — Держи карман шире! Ноль тридцать шесть — это самый что ни на есть примат!