Зверь в Ниене

— Не врут люди. Вон, камергер самого генерал-губернатора пять дюжин взял, и ещё пять дюжин закупил магистрат для важного приёма, — в глазах голландца он увидел зависть и добавил: — Мне по большой просьбе привёз мастер Джейме Парсонс, шкипер с «Лоры». Такого вина нигде больше нет. Оно редкое. Вот только не знаю, по карману ли тебе?

В ответ Пим де Вриес так презрительно хмыкнул, что Малисон решил не скупиться и уважить его платежеспособность.

— Так и быть, возьму одну на пробу, — словно делая великое одолжение, процедил Пим де Вриес.

Малисон заломил впятеро против того, за сколько продал губернаторскому лакею, и втрое выше, чем собирался только что объявить голландцу.

На лице де Вриеса отразился страх. Он в смятении опустил взор, но тут же поднял, в нём взыграл голландский характер.

— Дай две! — гордо сказал он, распуская мошну.

Малисон дотянулся до ящиков и выставил на прилавок две бутылки.

— Бог троицу любит, — намекнул он и пояснил, чтобы Пим де Вриес не смог отвертеться, сделав вид, будто не понял намёка: — Бери три.

— Двух достаточно, — голландец выложил серебро, схватил за горлышки бутылки, будто желая их придушить, и выскочил из лавки, кляня себя за транжирство.

Тогда из темноты магазина вышагнул Фадей, который безмолвно стоял там, чтобы не помешать и не спугнуть покупателя. Он порою нутром чуял, когда можно вступить в разговор, а когда нужно не отсвечивать.

— Это за две? — испросил он.

— А хотел одну.

— Узнает, за сколько ты всем продаёшь, обиду затаит.

— Он сейчас рад, что не взял три, — пояснил купец. — Будет всем хвастаться. А узнает — так на обиженных воду возят. Пусть его.

— За что ты Пима так ненавидишь?

— Чёрт знает… Никто его не любит, не уважает. Сам видишь. Должно быть, заслужил.

— Он хуже финна, что ли? — спросил Фадей.

ПОСИДЕЛКИ В РАТУШЕ

Зал заседаний был чисто выметен, ярко освещён и хорошо протоплен. Все собрались за столом, в середине которого разместился генерал-губернатор Ингерманландии, а напротив него — бургомистр Ниена.

По правую руку Гюлленштерна пребывал судья Иеремиас Магнуссон. По левую занял подобающее место давний друг — начальник таможни барон Мортен Лейоншельд, с которым губернатор обменивался тихими репликами.

Со стороны бургомистра Генриха Пипера уселся справа юстиц-бургомистр, а слева — пастор Фаттабур.

С торца приютился Клаус Хайнц, приглашённый как городской нотариус, из вежливости. По настоянию юстиц-бургомистра — для опоры. Хайнц сидел за чаркой, привычно ссутулившись, будто готовясь записывать. С дальнего торца стола, самого тёмного и самого холодного, пристроился королевский фогт Сёдерблум, заслуживший своим благочинием настолько достойное уважение в Ниене и за его пределами, что его никто не замечал.

Прислуживали губернаторские лакеи, а со стороны Ниена писари Фредрик и Уве. Все — доверенные лица. О чём будут говорить господа, не выйдет за стены ратуши.

После вчерашнего приёма в замке Ниеншанца, с господами офицерами и прекрасным ужином, свите генерал-губернатора было нехорошо, но сносно. Сам Эрик Карлссон Гюлленштерна выглядел цветущим, на фоне судьи и начальника таможни. Это был кряжистый муж сорока трёх лет, пару недель назад отпраздновавший день своего рождения, с рыжей бородой поленом и закрученными вверх усами. Тёмные волнистые локоны спадали на плечи. Длинный прямой нос казался продолжением высокого лба. Брови коромыслом сходились к морщине над переносицей, отчего глаза смотрели недовольно и могли напугать случайного собеседника.

Генерал-губернатор поднял бокал, и все выпили.

— Вино хорошее, как из Аквитании, — с благостной задумчивостью молвил он, прислушиваясь к послевкусию. — Мы пили такое в Ля-Рошели, в двадцать восьмом году.

Он говорил, чтобы скрасить время между первым бокалом и трапезой.

— Когда мы брали Ля-Рошель, кардинал Ришелье приказал нам захватить дамбу, чтобы отрезать крепость от моря и заставить ублюдков затянуть пояса.

Все злорадно заулыбались, будто им предстояло получить за пленённых ублюдков выкуп.

— Его Высокопреосвященство был католик, не так ли? — робко вопросил пастор, — В крепости находились последователи Кальвина!

— Они были гугенотами, — пробасил Гюлленштерна. — Какое нам дело до аквитантских воззрений, если мы нанялись на службу за весомое серебро и получали его в срок?

— Но проливать кровь во славу католиков…

— Через год они сдались и вышли голодными, но живыми, — объявил генерал Гюлленштерна. — От нас больше претерпели во время осады жители города Ля-Рошель, — и он ухмыльнулся. — В особенности, винные склады кварталов строителей дамбы, где остановился мой полк.

Все закивали, а пастор перекрестился.

Тут хлопнула дверь. Уве и Фредрик принесли из «Медного эре» кипящий котёл со свиными колбасками и другой котёл с кашей из редкого в этих краях языческого букового пшена со шкварками. Лакеи занялись тарелками.

— Про гусей не забывайте, — вполголоса напомнил Клаус Хайнц, когда Уве оказался рядом.

— Про гусей мы помним! — горячим шёпотом заверил помощник.