— Чтобы узнать, как она там оказалась, мы должны узнать, почему Ута оказалась на перекрёстке посреди ночи, — рокочущий голос бургомистра Грюббе звучал как речь человека, у которого во рту ворочаются камни. — Почему именно на той стороне? Зачем она явилась на перекрёсток? Девицы ночью не ходят по лесу.
— В грозу, — добавил письмоводитель Хайнц.
— Она с кем-то встречалась, — упавшим голосом предположил кронофогт.
— С мужиком, — деловито заявил ленсман Штумпф. — Который отвёл её за село с тайной целью и убил.
— А следы? — с унынием вопросил Сёдерблум. — Там были следы?
— Размыло, — сказал ленсман.
— Вчера был дождь, — кивнул фогт.
— И сегодня будет, — согласился ленсман.
— К вечеру, — уточнил фогт.
— Да и завтра тоже, — с важностью признал ленсман.
Бургомистр юстиции достал из кармана фигурку на цепочке. Она качалась над столом в поставленной на локоть руке, и все смотрели на неё, а потом невольно — в глаза Карла-Фридера Грюббе.
— Украшение в виде змея вряд ли могло принадлежать православному. Это очень старое украшение. Что вы думаете, ваше преподобие?
— Сомневаюсь. Скорее нет, чем да. Нет, не могло даже в качестве семейной реликвии, — пастор свёл над столом пальцы и, внимательно посмотрев на бургомистра, окинул взглядом присутствующих, говоря всем: — У ортодоксов змея однозначно символизирует Врага рода человеческого, и никто из Спасского православного прихода не стал бы держать дома подобное украшение, не говоря уж о том, чтобы носить его или дарить кому-то. Не оспаривая мнение герра Штумпфа, чей опыт и проницательность заслуживают нашего глубочайшего почтения, должен выразить сомнение в возможности владения этой вещицей кем-то из спасских мужиков. Не значит, что мы не можем рассматривать их участие в этом деле априори, — добавил он.
— А из других деревень на Хирвисаари? — спросил бургомистр.
— Там все православные, — сказал ленсман.
— Зачем она туда вообще поехала, да ещё так долго шла пешком? — спросил Хайнц.
— И кто её перевозил? — фогт Сёдерблум чувствовал себя виноватым, не проявляя участие в расследовании.
— Я поговорил с паромщиком и лодочниками на обеих переправах, — сказал письмоводитель. — Они не видели йомфру Уту.
— Надо опросить мужиков из Спасского и всех, кто живёт на берегу, — приказал бургомистр ленсману.
— Займусь, — кивнул Игнац Штумпф.
— Или это были моряки с корабля.
Взгляды присутствующих обратились на проницательного письмоводителя Хайнца.
— Эта вещица вполне могла висеть на шее какого-нибудь голландца или датчанина, — согласился бургомистр юстиции.
— Моряки? — переспросил кронофогт.
Клаус Хайнц вздохнул и объяснил подчёркнуто деликатно:
— Мы прямо скажем, что йомфру Ута рано созрела и не очень хорошо себя вела.
— Вы знали? — спросил пастор Фаттабур.
— Лично я над нею лампу не держал, но догадывался, — ответил Хайнц. — Мы же соседи. Я видел, как она расцветает. Кроме того, слухи. Соседи поговаривают, хотя я вынужденно избегаю общения с ними, много времени уделяя делам магистрата.
— Вы не общаетесь с соседями? — спросил пастор с обезоруживающей наивностью.
— Мы состоим в нашей церковной общине, как все благочестивые люди евангелической веры, любящие ваши проповеди, — елейным тоном ответил Клаус Хайнц. — Мастера с подмастерьями давно готовы завести свою, чтобы внимать проповедям от одного пастора, близкого к своему кругу. Они подавали прошение на имя Её Величества, чтобы им прислали священника с их родины, и даже собрали деньги на возведение кирхи, но их просьба не была удовлетворена. Вы же знаете, ваше преподобие. Я сам писал ходатайство Её Величеству королеве Кристине, хотя не являюсь сторонником общинного размежевания.
— Вы совсем не общаетесь с соотечественниками? — уточнил пастор.
— Мы не со… — начал Хайнц.
— Они же с севера, — ответил за него бургомистр юстиции, удивлённый, как можно не понимать столь очевидных вещей. — Беседа с висмарцами и жителями острова Пёль не способна радовать сердце приличного человека. У них отсталые нравы, а те мысли, что иногда возникают, они способны выражать только на платте. Их могут понимать голландцы, но не просвещённые люди, вроде нас с вами. Разум мекленбуржца лежит во тьме, как земли их, разорённые войной, погрязли в мерзости запустения и грехе кровопролития. Неудивительно, что среди мастеровых больше всего самоубийств и насильственных преступлений. Дочери шорника с самого рождения было предначертано падение и гибель. Все эти несчастные обречены. И Линда-Ворона, и Глумной Тойво, и Безобразная Эльза — все они!
МУЖСКОЕ ВИНО