Зверь в Ниене

Протиснулся между рядами ящиков, и крепкий удар по голове срубил его наповал.

ТЬМА В БУТЫЛКЕ

Он полз. Потом его тащили. Потом он снова полз, пока не свалился на пол. Из глаз полетели искры, но Малисон глухо застонал и стал двигаться медленно, прижавшись к стене и ощупывая её растопыренными пальцами.

— Вот неуёмный.

Он ухватился за голос, как за верёвку, и притянул себя обратно в бытие. Купец глухо замычал и разлепил веки, склеенные засохшими слезами. В ушах шумело и в глазах мутилось, но всё же он напряг зрение и понял, что полз не вдоль стены. Под ним был самовязаный из ветоши половик. Он должен лежать возле стола. Вот ножки. Рядом должен стоять ларь, а вовсе не стена. А вот там печка. Вот же она. Это было его ларь, его половик, его дом. Малисон перевернулся и узрел чуть освещённый потолок, знакомая до сучка матица. И крюк для люльки, который сам вбил. Где-то рядом беззвучно за шелестом в ушах двигался человек. Свет приблизился, и он различил рожу солдата, тусклое пятно ряхи Аннелисы и острую мордочку старшего письмоводителя Клауса Хайнца, который держал свечку.

Тёплая рука служанки поднырнула под голову, приподняла.

— Ты что, голубь? — она говорила по-русски. — Лежи-лежи. Куда ты…

— Поднимем? — по-фински спросил Клаус Хайнц.

— Посадим.

Ласковая, но сильная рука прихватила его за плечо. Служанка усадила Малисона и прислонила спиной к ларю.

От перемещения купца замутило. Он всмотрелся и увидел, что лицо Аннелисы разъезжается на два, лицо Клауса тоже съехало вправо и казалось, будто у него три глаза, а свечка просто раздвоилась, и обе они двигались слаженно.

Малисон застонал и смежил веки, до того было противно.

— Мутит, голубь?

— Налей ему пива, — сказал Хайнц.

Малисон сидел с закрытыми глазами, пока в губы не ткнулся холодный мокрый край кружки.

— Пей.

Он приподнял веки и увидел перед носом чёрный круг, в котором переливалось что-то чёрное и поблескивающее. Оно не двоилось. Тогда он обеими руками схватился за кружку и стал будто для спасения лакать это надёжное.

— Удержишь? Пей-пей…

Купец жадно выхлебал холодное густое пойло. «Тёмное, — определил он и вцепился в знакомое, прочное воспоминание, позволяющее себя думать. — Йенс варил. Я у него купил бочку перед Ильиным днём. За далер, три марки и четыре эре. В подклете стоит, справа у дальней стены».

Держась за знакомое, он пил и пил, тщась находиться в уверенности. Чувство, будто стоишь на ногах, можно было распространять вокруг себя всё шире, понимая не только бочку и подклет, а и дом, и двор, и хлев, и Муху.

— Муха, — промычал он, отстраняя пустую кружку.

— Что муха?

— Где Муха?

— Какая муха? — спросил Клаус.

— Привели, привели лошадку, — заговорила служанка. — Муха здесь, всё цело.

— Магазин мы заперли, — деловито доложил Хайнц.

— Магазин?

«Что за магазин? — купец не осознавал его, дальше двора он пока себя не расширил. — Что ещё за магазин?»

Аннелиса забрала кружку, и Малисон увидел, как она обеспокоенно переглянулась с солдатом, а все вместе они — с письмоводителем.

Его уложили на ларь. Закрыв глаза, он лежал, слушая, как шумит в ушах. Голова кружилась и начинала всё сильнее болеть. Потом он потребовал ещё пива. Боль отступила. Шум притих, но не исчез.

Когда Малисон очухался, было светло. Он открыл глаза и заметил, что видит ясно. Ночной морок с раздвоением сгинул вместе с потёмками. Голова была тяжёлой и казалась набитой шерстью, как случалось с крепкого похмелья. Она была замотана тряпкой и саднила острой болью раны, если лечь на спину.

Купец приподнялся на локте. В доме было непривычно тихо и пусто. Солдат ушёл, наверное, в крепость.

Со двора пришла Аннелиса.

— Где Сату? — спросил он первое, что пришло в голову. — Где Ханне? — если жена могла копаться в огороде, то детишки должны были пока ещё сидеть в избе. — Где… — он не вспомнил, как зовут младшего и продолжил: — Где все?

Когда Аннелиса рассказала, сначала он не поверил, а когда принял разумом и сердцем — завыл. Это было так страшно, что служанка отшагнула к печи, потом опомнилась и прижала его лоб к своему животу.

Она недвижно стояла, давая ему прокричаться, а потом стала утешать, гладя по маковке, которая не была скрыта повязкой. Прибежали соседи. Их было много. Они стояли и смотрели, перешёптываясь.

Малисон пришёл в чувство.

Выпрямился, поднялся, опираясь на руку служанки. Сказал твёрдо:

— Я хочу их видеть.

Шагнул, повело, он чуть не упал. Столяр Дитер Гомбрих и сосед, ни имени, ни занятия которого в голове не осталось, вывели его под локти.