Зверь в Ниене

Малисон протиснулся в весовую. Под высокой крышей гулко звучали голоса. Возле входа были сложены круги воска. Посередине амбара к толстенной балке были подвешены кованое коромысло с чашами на цепях, напротив у стены — будка важни, в которой хранились меры и гири. Около весов собрались спорщики — городской весовщик Хенрикссон, старший его сын Олаф и голландец Пим де Вриес, которого Малисон ни во что не ставил. Тут же пятеро москвичей, из которых купец сразу узнал Якимова и с неудовольствием — дикого Тимошку Зыгина. Однако же Малисон должен был разнять их и отважно встал перед весами между бюргерами и московитами.

— Чего не поделили, добрые люди? — миролюбиво обратился он к москвичам, дабы унять их, а потом спросил по-шведски весовщика: — Сейчас их успокою, чем они недовольны?

Хенрикссон пустился в объяснения. На челе Ивана Якимова проступило облегчение, только Тимошка Зыгин сверкнул на купца бешеными глазами.

«Привяжется же чёрт, — подумал Малисон. — Ох, не к добру».

Выяснилось, что москвичи привезли не только хлеб, но и воск, из-за которого разгорелся сыр-бор. Они приволокли свою фунтовую гирю и, в разгар взвешивания, выставили её для сравнения. Шведская гиря малость перетянула. Москвичи возмутились и потребовали учесть разницу или заново всё перевесить.

— Наша надёжная, вона клеймы! — гомонили москвичи как грачи, ворочая гирю и указывая на поверочный оттиск. — А немецкой веры нету.

— Это у меня надёжная, она опечатана печатью в Стокгольме! — не знающий русского языка Хенрикссон отлично понял без перевода и повернул свою гирю, указывая на клеймо, видимо, проделывал сегодня не в первый раз. — Можем принести гирю в ратушу и там сравнить с образцом.

— Что ты мне втюхиваешь, немчура драная? — вскипел Тимошка, который тоже понимал шведа без толмача, своими чувствами. — Я тебя наизнанку выверну и в яму выкину…

— Начинай прямо сейчас, — хладнокровно ответил Хенрикссон, привычный к любым выходкам за годы службы ниенским весовщиком. — Я пока пошлю за фогтом.

«Только этого здесь не хватало», — Малисон хотел избежать вмешательства властей, потому что вслед за кронофогтом явятся солдаты из крепости, и легко может дойти до насилия. Он не желал доводить до беды своих и хотел поддержать славу надёжного разводящего.

— Погоди-ка, — унял он весовщика и оборотился к Якимову. — Чего вы сюда воск принесли? Отдали бы мне, у меня бы и взвесили. Я вам цену дам хорошую, чай, свои люди.

— Да, вот, не сообразил, Егор Васильевич, — молвил московский старшина. — Прибыли к немцу, так и торгуем с немцем, а ты же по всему наш, русский. Вот у меня в голове и не сошлось.

— Это не беда, — сказал Малисон. — Ты ему собрался воск продать?

— Ты чего лезешь? — Пим де Вриес почуял, что его сделка вот-вот накроется, потому что русские сейчас договорятся. — Ты пришёл, и здесь самый главный?

— У нас свободный рынок, — осадил его Малисон. — Кто кому хочет, тому и продаёт, верно, Иван?

Последнюю фразу он повторил по-русски, и Якимов сразу закивал, дескать, товар его, а, значит, решает он.

Пим де Вирс покраснел, словно собирался вскипеть, а Малисон спросил москвичей:

— Сколько он предлагает за фунт воска?

— Мы ещё не договорились, — усмехнулся Якимов. — Я хотел десять эре, он начал с шести, но поднял до семи и тридцати двух пенязей.

— Значит, торг не окончен? — у Малисона от сердца отлегло. — Вы же не условились? — сказал он по-шведски, повернувшись к де Вриесу.

— Как не условились? Условились! — возмутился голландец.

— И на какую цену?

— Твоё какое дело!

— А вот он говорит, что нет.

— Не суйся в мои дела, — Пим де Вриес топнул ногой, из-под туфли взлетела пыль. — Я тебе говорю, и это моё последнее слово!

— Серьёзное заявление, — благодушно заверил его Малисон и развернулся к москвичам: — Я вам как на духу скажу, можете сами проверить в ратуше. На таможне с морского фунта воску с капитана возьмут пошлины вывозной один риксдалер и тридцать восемь эре по установленному закону. Это одна пятидесятая от условной стоимости воску. В корабельном фунте четыреста русских фунтов. То есть за наш фунт получается отпускная цена двадцать один эре и двадцать четыре пеннинга. Вот и считайте, сколько на вас этот чёрт наживётся.

— Вон как, я ввозную пошлину платил двадцать пять и четырнадцать за морской фунт, — в серых глазах Якимова напряжённо билась мысль — считал. Большой палец елозил по суставам. Начиная с мизинца — один, заканчивая нижней подушечкой указательного пальца — дюжина. На том большой палец левой упирался в первую подушечку левого мизинца — одна дюжина, а правый начинал отсчёт заново. Малисон слагал, делил и множил более в уме, но мог объяснить на пальцах любой расклад цен, если кто-то не понимал устный счёт или не верил на слово.

Ввозная пошлина по суше составляла одну сотую условной цены груза. Малисон не стал ему мешать, пусть упражняется.

— Торгуйтесь с де Вриесом, если хотите, — рассудил он. — А хотите, я возьму всё или часть.

Его добродушие примирило московитов, только Зыгин опять остался недоволен.