Зулус Чака. Возвышение зулусской империи

– За себя я не боюсь нисколько. А за тебя, господин мой, очень боюсь. Умоляю тебя не забывать в пылу боя, что ты не должен сам в нем участвовать. Ибо какой толк в туловище без головы? Ты только руководи боем, и тогда нынешний день породит не одну лишь смерть, но и величайшего из полководцев.

Пампата умолкла и, нервно перебирая пальцами бусы, нерешительно посмотрела на него.

– Что тебя тревожит, Пампата? – ласково спросил Чака. – Говори, не бойся.

– Господин мой, ндвандве много, и бьются они хорошо. А мы все знаем, как Новава – жена отца Звиде, – раздевшись на скотном дворе перед выстроившимся там войском, помешала войне с вождем клана Нц'вангени – Звангендабой. Это была ум-хлоло (дурная примета), и она до того напугала всех, что до войны дело не дошло. Вот я и подумала; что, если нам тоже устроить такое? Даже если дурная примета окажется менее страшной из-за того, что здесь нет скотного двора, то ндвандве все равно охватит тревога и в бою они скоро потеряют мужество.

Чака широко раскрыл глаза от удивления, но спросил ее самым ласковым тоном:

– Что ты задумала?

– Господин мой, как ты знаешь, я не замужем и все еще ношу девичий наряд. Однако я достала нужную одежду и, сделав подобающую прическу, могу придать себе вид замужней женщины[87]. Когда войско ндвандве начнет строиться у подножия холма, я с твоего разрешения разденусь на глазах у воинов и стану молча спускаться к ним, указывая поднятыми руками в их направлении. Мое молчание и медленное приближение собьют врагов с толку, они решат, что это ум-хлоло. Их охватит страх, ведь ничего подобного они еще не видели. Даже если они убьют меня, то все равно им будет не по себе, кровь их обратится в воду, и вы без труда заставите их бежать. Вот и все, если не считать маленького прощального подарка из ниток бус, смысл которого ты поймешь.

Тут она сняла с шеи и передала Чаке нитку причудливо перемежавшихся белых, красных и черных бус, молчаливых вестников ее любви и преданности.

Храбрость всегда вызывала у Чаки восхищение, но это поразительное проявление мужества, сочетавшегося с любовью и преданностью, настолько потрясло его, что он не смог вымолвить ни слова и только сжимал в руке подарок, скромный, но исполненный глубокого смысла. Наконец, после долгого молчания, во время которого глаза его, как передает хронист, увлажнились, он заговорил:

– Спасибо, Пампата. Подарок твой невелик, но голос его звучит громче, чем все голоса страны зулусов. Скажи мне, вон в том свертке не юбка ли, которую ты собралась надеть в первый и последний раз, прежде чем пойдешь на врага обнаженной, как невеста смерти?

– Да, господин мой, но сердцем я буду чувствовать, что мой жених ты, а войско на холме – наши дети; многие из них избегнут тогда жатвы смерти, которая угрожает ныне нашей стране. А потому, господин мой, идя на смерть, я буду самой гордой и счастливой из невест, и в сердце моем зазвучит ихубу (лебединая песнь невесты, покидающей отчий дом) и благодарность за честь, которую ты мне оказал.

– Пампата, ты самая лучшая, но и самая странная женщина на свете. Ну, где ты найдешь зулуса, который сможет когда-нибудь высоко держать голову, если мы станем трусливо прятаться, да еще за беззащитным обнаженным телом храброй и прекрасной молодой женщины? Тем не менее я благодарю тебя за это предложение и никогда его не забуду.

Солнце только что взошло, и разведка донесла, что в двух милях от холма ндвандве начали на двух участках переправляться через реку. Требовалось немало времени, чтобы все они очутились на том же берегу, что зулусы. Поэтому воины Чаки спокойно завтракали жареным мясом и кота. Чака со своими советниками следовал их примеру. На далеких высотах Тонджанени вырисовывались многочисленные силуэты коров и быков, казалось, что это арьергард стада, уже скрывшегося за перевалом. Следом шли воины, копья которых сверкали в лучах восходящего солнца.

– Прекрасно! – сказал Чака. – Ндвандве подумают, что большая часть зулусов ушла со скотом.