Зулус Чака. Возвышение зулусской империи

– Липкое растет на деревьях. Что это? – крикнула она советникам. Никто не решился ответить, пока Чака не высказал свою догадку.

– Она имеет в виду нтлаку – смолу. Нобела определенно метила в Мдлаку – главнокомандующего армией, который сидел в ногах у Чаки.

– Я слышу тебя, Нобела, – продолжал Чака, – но войско неприкосновенно. Я один имею с ним дело. Я сказал тебе об этом уже давно, когда ты сунула лицо в осиное гнездо.

Стоявшие поблизости офицеры и воины вздохнули с облегчением. Словно посредством телепатии вздох этот передался полкам, выстроенным на большом скотном дворе.

Нобела снова задала вопрос:

– Что говорят о человеке, когда он в нужде? Воцарилось полное молчание, и только Чака нарушил его:

– Она хочет сказать «Удингани».

Это был явный намек на его сводного брата Дингаана, который заворчал и бросил на Нобелу убийственный взгляд.

– Я и в этот раз услышал тебя, Нобела, но оставь в покое сына моего отца, – хмурясь сказал Чака. Нобела снова задала загадку.

– Что растет на берегах рек и в болотах и выпускает цветок, похожий на перо? Хоть это и маленькое растение, вы должны знать, как оно называется. Она явно имела в виду тростник умхланга (уменьшительное – умхлангана). Речь могла идти только о Мхлангане – другом сводном брате Чаки.

– Прекрати нападки на дом моего отца, о зловещая птица, и кончай свое дело.

– Я слышу тебя, о король! – ответила Нобела. – Но в тот день, когда у тебя на глазах с клинка маленького копья с красной ручкой, что ты держишь сейчас закапает кровь, в ушах твоих снова зазвучат мои слова, о король! И ты горько раскаешься в том, что не прислушался к ним вовремя. Ибо тогда будет уже слишком поздно. Я все сказала, а теперь уступлю место другим прорицателям.

Гордо выпрямившись, Нобела во главе своей свиты отправилась к месту, указанному Чакой: каждая группа прорицателей усаживалась напротив тех, кого она осудила.

Когда очередные две группы приблизились к толпе, собравшиеся почти умолкли, и среди этого молчания прозвучала страшная песня остальных прорицателей, еще ожидавших своего часа. «Сегодня ночью гиены заснут с полным брюхом, а завтра нажрутся стервятники. Плачьте кожей, плачьте глазами, вы, злодеи, правосудие приближается к вам. Хоть вы, быть может, и считаете себя невиновными, все вы служите невольными орудиями зла, которое через вас может погубить весь народ. Смейтесь с нами, о вы, праведники, смейтесь над участью грешников, ибо вскоре они познают вкус колышков. Смейтесь, смейтесь, смейтесь!» Кровь застыла в жилах у всех, кто видел, как, издавая ужасный демонический хохот, приближаются две извивающиеся линии, которые несут смерть: за ними следовали палачи.

Удары хвостами гну следовали один за другим. К тому времени, когда обе группы встретились у дуги подковы, палачи отвели на сборный пункт обреченных не менее двадцати несчастных и вернулись за новыми жертвами.

Печальный день тянулся нестерпимо долго, жара и напряжение усиливались, так что наиболее чувствительные или слабые нередко падали в обморок. Знахари считали это несомненным доказательством вины: они утверждали, что обмороки происходят под влиянием злых чар. Поэтому несчастных без каких-либо формальностей уносили палачи.

Солнце «прошло немного больше половины пути от зенита к горизонту», прежде чем последние группы прорицателей завершили свое безжалостное дело и присоединились к довольной толпе своих собратьев. С нескрываемым наслаждением рассматривали они собранный «урожай»; более трехсот невинных молча переносили муки ожидания: мукой для них было не только приближение страшной казни, но и горькие мысли об участи их беспомощных родных. На основании закона и древнего обычая все они тоже были обречены с того самого момента, как прорицатели «вынюхали» главу крааля. Большинство осужденных почти обезумели от мысли о том, что оказались невольными, а значит, особенно опасными источниками заражения и гибели своих соседей, источниками вреда вождю и всему государству. Если бы Мгобози попытался поднять осужденных против знахарей, он все равно ничего бы не достиг, ибо, за редким исключением, все они чувствовали себя раздавленными и безнадежно нечистыми. Только другой знахарь или глава государства мог теперь отменить страшный приговор.

Оставалось всего два знахаря, которые еще не сделали своего дола: Сонг'оза и Нгиваан. Весь этот день они просидели в стороне от остальных прорицателей.

Теперь они направились к королевскому трону поступью воинов, без присущих знахарям ужимок, и приветствовали короля, что также было необычно.

Чака смотрел на них, суровый, как смерть, и, видя, что они сохраняют молчание, отрывисто приказал им начинать.

– Хочет ли король услышать правду? – спросил Сонг'оза.

– А для чего еще призвал я вас всех? Говори, и говори быстро.

– О король! Я вижу небо (изулу). Оно, и только оно, сделало это.

Сонг'оза мог иметь в виду только самого Чаку, клан которого назывался Зулу. Наступило зловещее молчание. Заметив, однако, одобрительную улыбку Чаки, Нгиваан, не желая отставать от Сонг'озы, вмешался в разговор: