Зовите меня Апостол

— Иди сюда, дорогуша, — позвал мистер Бонжур. — Ничего страшного… это все естественно.

Энсон рассказывал, глядя то на свои руки, то на стены. А я смотрел, безучастней сфинкса. Работа у меня такая — собирать человечью гнусь.

Собирать, разбирать и раскладывать по полочкам в безумной библиотеке моей памяти.

— Вы сказали: она боялась не оправдать надежд из-за этого случая?

— Знаете, — Энсон пожал плечами, — Ксен говорит: мы должны учиться на этой… этих, — он сглотнул судорожно, — да, грехах, преступлениях. Причина страдания не важна, важен результат — наше впечатление, осмысление перенесенного. А чтобы осмыслить, мы должны принять свою жизнь целиком, со всем скверным и хорошим, должны понять: ничего, ни единого вздоха не пропало, не совершилось зря… Дженнифер… не смогла принять… согласиться с жизнью.

Наконец посмотрел мне прямо в глаза.

— Не могла согласиться с гребаным папочкой.

Пока Стиви вел меня от консультационной комнаты на встречу с Баарсом, я внутренне охал и ахал. Инцест… то-то пованивало от мистера Бонжура…

Мне иногда кажется: ко всем подведен одинаковый моральный вольтаж. Разница лишь в том, как его тратить. Некоторые транжирят его на мелкие бытовые приборчики вроде борьбы за чистоту тротуаров и права секс-меньшинств либо перемывание косточек окружающим, полемику за обеденным столом: мол, «А» такая сволочь, а «Б» — выскочка и вообще сука.

Другие тратят свой запас по-крупному, на моральные печки и радиаторы человеческой вселенной: вступают в «Корпус мира», работают добровольно в приюте для побитых и изнасилованных. Что касается меня… у меня предохранительная коробка ни к черту. Мое моральное напряжение большей частью мирно уходит в землю. Правда, иногда случаются короткие замыкания, жрущие много энергии.

Честно говоря, даже слишком много, при моей-то работе.

Бодро шагающий Стиви привел к тому же дворику, где мы накануне пили с Баарсом чай. Столик теперь выдвинули из тени на солнце, в чашках исходил паром чай. Ксенофонт Баарс сидит лицом к двери, как всегда бесстрастный, спокойный, белый костюм сияет под солнцем. Чистейшая, непорочная, будто светящаяся изнутри белизна — под стать сверкающему фарфору на столе.

— О, мистер Мэннинг!

Встал поздороваться со мной.

— Я бы предпочел зваться Апостолом, но боюсь, окружающие не оценят, — сказал я, уставившись на Стиви.

Баарс рассмеялся — смешливый он.

— Не бойтесь, мистер Мэннинг, невозможно не оценить по достоинству вашу замечательную персону. Я вас всегда буду почитать. Даже в старческом слабоумии. Не хотите ли выпить со мной чаю?

Невозмутимый, как статуя, Стиви неслышно удалился. Почти растворился в воздухе. Зловещий тип, прямо-таки византийский царедворец. Не люблю я таких каменных идолов, моя работа — разбалтывать и без того разболтанных.

Баарс откинулся на спинку кресла, подставил лицо солнцу. Залитое ярчайшим светом, оно казалось неживым, пластиковой маской. Я захотел выдать что-нибудь умное или на худой конец язвительное, но в голове все вертелось жалкое энсоновское: «Ксен говорит: мы должны учиться на этой… этих, да, грехах, преступлениях».

Любая вера задает свои правила хорошего тона. И не всегда приятные. Но об этом потом.

— Скажите мне, мистер Мэннинг, что вы видите, глядя на небо?

— Небо.

Он улыбнулся во все свои белоснежные тридцать два.

— А я вижу солнце.

Мать твою, вот же устроил момент духовного просветления. Дзен-буддистское откровение, вроде хлопка одной рукой. А по-моему, вышло глупо. Я чуть не посоветовал мистеру профессору открыть шоу на местном кабельном телевидении, под названием «Дзен у Ксена». Но все же не посоветовал, а продолжил гнуть свое.

— Я побродил немножко по городу, постучался в двери, переговорил с людьми, отыскивая зацепки. Знаете, «Систему отсчета» многие не любят.

— Конечно, опрашивая, заметок вы не делали, — сказал Баарс, не раскрывая глаз.

Сбил меня с толку, признаться. Но я виду не подал и продолжил, решив про отрубленный палец пока не рассказывать.

— Мне интересно: в Раддике есть кто-нибудь, по-настоящему вас ненавидящий? Свирепо и непримиримо, со сжатыми кулаками и пеной у рта? Известно же, новые секты… пардон, новые религиозные движения, подобные вашему, всегда сталкиваются с ханжеством и — будем откровенны — явной дискриминацией.

Повернул голову, глянул на меня — не иначе, я таки его заинтересовал. Почти всякому нравится думать, что его преследуют и учиняют вред. Почти все с радостью хватаются за возможность пожаловаться на жизнь.

— Как вы полагаете, мистер Мэннинг, откуда ваша замечательная память?

Надо думать, впервые на моем лице нарисовалась отчетливая подозрительность.

Баарс рассмеялся добродушно.

— Не пугайтесь так. Вы же меня в Интернете искали?

Я пожал плечами. Да уж, Ксенофонта Баарса трудно недолюбливать. Харизмой от него так и веет. Может, он нечто вроде Барака Обамы среди сектантских вождей?

— Спорим на тридцать баксов, меня в Интернете больше?

— Ну конечно! — Баарс расхохотался. — Похоже, масса исследователей ждет не дождется заполучить вас и превратить в лабораторную крысу.

— Да уж. Впрочем, теперь это не актуально.