Зов валькирий

При этом он бросил взгляд на Свена, и тот приосанился: во многом благодаря его усилиям северное войско так велико, это он привел под стяг Грима данов, вильцев и мере. Брюнхильд при этом тоже глянула на него, видимо, зная о его заслугах, и ему стало жарко от гордости.

– Мой отец и мой тесть Олав посылают свою удачу со мной, – добавил Грим. – А их совместная удача окажется уж верно больше твоей! Двое – смерть одному, как говорится.

Годо, охваченный воодушевлением и желанием помочь Брюнхильд, живо встал на ноги и упер руки в бока, не без мысли, что здесь он один ну хоть сколько-то близок к Амунду ростом. В эти мгновения его терзала досада, что минувшей зимой он сидел дома, а не собирал войско, как его младшие братья, и оттого упустил случай сделать то, что теперь подняло бы его в глазах Брюнхильд.

– Если мы предложим всем этим людям, – он обвел рукой стол со своей стороны, – выразить, кто более угоден им как вождь, ты, Амунд, или Грим, сын Хельги… а тем более если мы соберем на поле все войско и спросим людей, под чьим стягом они пойдут, – ясно, как свет солнца, что за Грима выскажется больше!

– Громко кричать – ума не надо, и жабы по весне так в канавах квачут – за версту слыхать! – усмехнулся Амунд, и его густой голос снова перекрыл растущий гул. – Но думается мне, тени двух ваших мечей, Хельги, твоего и Олава, не сделают меч твоего сына длиннее, чем мой Ётун! Сдается мне, это самый длинный меч на свете!

С этими словами он поднял свой меч, висевший на плечевой перевязи, и поставил нижним концом на стол, чтобы все как следует оценили его величину. И снова показалось, что божественная сила заключена в мече Амунда, как в его голосе: она сияла пламенем в золоте рукояти, в узорной позолоченной бронзе устья и наконечника ножен.

– Ох, ёлс! – Свенельд в невольном восторге хлопнул себя по коленке.

Меч Амунда носил имя Ётун! То ли он считал, что его оружию пристало имя великана, то ли насмехался над теми, кто называл ётуном его самого.

– Не забудь еще удачу сестричады моей, – сказал Жизномир и кивнул Брюнхильд. – Лов давешний помнишь? Стоянушка всем вам… нос-то утерла.

За столами засмеялись, сама Брюнхильд тоже улыбнулась, и Хельги с веселой усмешкой хлопнул ладонью по столу. Свенельд завертел головой, страдая и отчаянно надеясь, что кто-нибудь ему расскажет, что все это значит, но все взгляды были с напряженным вниманием устремлены на княжеский стол.

Кстати, как Жизномир назвал Брюнхильд? Стояна? Вполне ожидаемо, что у дочери радимичской княжны есть и другое, славянское родовое имя.

– Ну, дочь моя, с кем ты пошлешь в поход свою удачу, плоды которой все мы на днях видели своими глазами? – улыбаясь, спросил у Брюнхильд Хельги.

– Я… – Брюнхильд взглянула на отца, потом перевела взор на Амунда и слегка прищурилась, будто бросая вызов; тот улыбнулся в ответ и тоже прищурился, будто они играли в им двоим понятную игру. – Стоит ли мне самой делать выбор – это дело слишком важное для женского ума. Твоя мудрость, отец, уж верно подскажет: чем спорить, пока пиво киснет в чашах, лучше будет пойти в святилище, принести жертвы и спросить у богов, кого они считают наиболее достойным! А когда боги сделают свой выбор на прутьях, я с их избранником и пошлю мою удачу… и любовь.

Хельги захохотал, восхищенно стуча ладонью по столу, а вслед за ним засмеялась и вся гридница. Амунд продолжал улыбаться, ничуть не смущенный тем, что получил достойный отпор. Казалось, от смелости и находчивости Брюнхильд он получил не меньшее удовольствие, чем ее родной отец.

– Глупо спорить с умным советом, даже если он получен от женщины! – сказал Хельги, отсмеявшись, когда шум в палате немного стих. – Мы так и поступим. На днях мы принесем малую жертву и бросим жребий, чтобы узнать, кто из двоих более угоден богам, а уж потом избранный ими принесет жертвы за все войско и за успех похода. Ты согласен, Грим?

– Я приму твою волю и волю богов, отец, – с облегчением ответил Грим, избавленный от необходимости спорить и самому что-то доказывать.

– А ты, Амунд?

– Я согласен, – тот кивнул, не отрывая глаз от Брюнхильд.

Она вновь обрела невозмутимость, и лишь краска на щеках выдавала ее волнение.

– Лишь прошу, – добавил Амунд, – чтобы прутья метала Золотистая Брюнхильд. Из таких белых рук, как у нее, я приму любой жребий.

– Да услышат тебя боги! – Брюнхильд значительно приподняла кувшин с золочеными фигурками на серебряных боках.

Амунд кивнул, не отрывая пристального взгляда от ее глаз.

* * *

Что там было с Брюнхильд и волей богов, в тот же вечер узнали от Эрланда Крошки: когда пир заканчивался и гости расходились, Свен поймал его и затащил к себе в стан «посидеть».

– Я понял, почему ты был Ётуном, а стал Крошкой! – заверил он Эрланда, и тот хохотнул своим широким ртом, довольный, что его шутка разгадана.