Зов ночной птицы

Похоже, это все, что я должен был сказать. В заключение желаю Вам доброго здоровья, долгой жизни и всяческого благополучия, сэр. Рассчитываю вновь с Вами увидеться в недалеком будущем. Еще раз напоминаю: позаботьтесь о безопасности мистера Бидвелла.

Остаюсь Вашим покорным слугой,

Мэтью

Он уже собрался написать свою фамилию, но вместо нее поставил финальную точку:

Мэтью.

Аккуратно сложив листы, он поместил их в конверт, взятый из ящика стола в кабинете Бидвелла. На конверте он написал: «Мировому судье Вудворду», а потом зажег свечу и запечатал письмо несколькими каплями воска.

Это дело было сделано.

Вечер подступал неспешно, как это бывает с иными вечерами. Уже сгущались лиловые сумерки, когда — с последним эффектным мазком багрового солнца по краям облаков на западном горизонте — Мэтью взял фонарь и вышел из дома.

Хотя он двигался прогулочным шагом, его целью был отнюдь не праздный осмотр умирающего города на исходе дня. За ужином он поинтересовался у миссис Неттлз, где живет Ганнибал Грин, и получил нужную информацию в одной отрывистой, неодобрительной фразе. Маленький белый дом стоял на улице Усердия, неподалеку от перекрестка и источника. К счастью, он был гораздо ближе, чем расположенный на той же улице и сейчас ярко освещенный лагерь Исхода Иерусалима, откуда доносились истошные вопли вперемежку с заунывными стенаниями паствы, ищущей спасения от ночных демонов. Справа к дому Грина примыкал ухоженный цветник, что говорило о разнообразии интересов гиганта-тюремщика; или же судьба осчастливила его супругой, наделенной — иначе не скажешь — садоводческим талантом.

Ставни были приоткрыты лишь на пару дюймов. Внутри горел желтый свет лампы. Как ранее заметил Мэтью, ставни всех еще не покинутых жителями домов в этот теплый вечер были плотно закрыты — видимо, для защиты от вторжения тех самых демонов, коих в данную минуту словесно бичевал пастырь Иерусалим. Улицы были пустынны, если не считать нескольких бродячих собак да изредка торопливо перемещавшихся между домами человеческих фигур. От Мэтью не ускользнуло и множество стоявших во дворах фургонов, уже заполненных мебелью, домашней утварью, корзинами и прочим барахлом, дабы отбыть с первыми лучами солнца. Интересно, сколько семей проведет эту ночь на голых полах, нетерпеливо дожидаясь рассвета?

Задержавшись посреди улицы Усердия перед домом Грина, Мэтью посмотрел в обратном направлении, проверяя, хорошо ли видны с этой точки окна особняка. В конце концов, удовлетворенный осмотром, он отправился восвояси.

Уинстона и Бидвелла он застал в гостиной — первый зачитывал цифры из гроссбуха, а второй, с посеревшим лицом и закрытыми глазами, сгорбился в кресле. На полу рядом с ним стояла пустая бутылка. Мэтью приблизился с намерением справиться о самочувствии Бидвелла, но Уинстон предупреждающе поднял руку, давая понять, что хозяин Фаунт-Ройала уж точно не обрадуется, если его сейчас потревожат и станут бесцеремонно разглядывать. Тогда Мэтью покинул гостиную и поднялся по лестнице.

Войдя в свою комнату, он увидел на комоде сверток из белой вощеной бумаги. Развернув его, Мэтью обнаружил каравай плотного черного хлеба, кусок вяленой говядины размером с кулак, дюжину ломтей ветчины и четыре колбаски. Кроме того, на кровати лежали три свечи, коробочка с огнивом и серниками, стеклянная фляга с водой, заткнутая пробкой, и — надо же! — моток кетгутовой лески с грузилом и крючком, уже привязанным и воткнутым в кусочек пробки. Миссис Неттлз сделала все, что смогла, и ему оставалось лишь найти палку для удилища.

Позже вечером пришел доктор с третьей дозой микстуры для судьи. Мэтью остался в своей спальне, лежа на кровати и глядя в потолок. Примерно через час до второго этажа донеслись пьяные выкрики Бидвелла, а потом и его шаги на лестнице вместе с шагами — судя по звуку — еще двух человек, помогавших ему подняться. Мэтью услышал имя Рейчел, произнесенное как ругательство, а также помянутое всуе имя Господа. Голос Бидвелла понемногу слабел и наконец затих.

После всех треволнений дом погружался в сон накануне дня казни.

Мэтью ждал. Когда на протяжении долгого времени не раздалось ни единого звука, а внутренние часы подсказали ему, что миновала полночь, Мэтью сделал глубокий вдох и поднялся.

Ему было страшно, но он был готов действовать.