Зов ястреба

Песни перетекали одна в другую, как течения в реке. Пунш остывал в чаше, но почему-то внутри от него делалось только теплее. В тот вечер мне пришлось обойтись без тавлов – зато я поняла, что, быть может, пропасть, пролегающая между мной и остальными жителями Гнезда, мне только почудилась…

Или, по крайней мере, оказалась неглубока.

* * *

Я была слишком занята тренировками, чтением, снова тренировками – вечерами обычно почти сразу падала в постель без сил. Но каждый раз, когда их оставалось хотя бы немного, я бралась за дневник Гасси.

Я не слишком хорошо помнила ош – язык моего детства, на котором когда-то мы с Гасси и Ульмом писали друг другу бесконечные тайные записки. Записки Ульма были обычно самыми короткими – скорее всего потому, что ош целиком он так и не освоил.

А вот для меня и Гасси не было преград. Мы придумывали ош вместе, и довели его почти до совершенства.

Теперь, касаясь знаков, выведенных рукой Гасси, я вспоминала – и постигала заново.

Знак креста – одно из глагольных окончаний. Кружок с точкой посередине – «Унельм», пустой кружок – «Гасси». Завитушка вроде улиточного панциря – «Сорта», я.

«Две вещи, которыми, по-моему, стоит здесь заниматься, – это поиск большого решения и изменение структуры».

Это выражение – «большое решение» – встречалось в записях Гасси не раз и не два.

«Легенды никогда не берутся из ниоткуда, так говорит бабушка. Думаю, она права. Мир и Душа – не только боги, они воплощение двух слоев Стужи, а ещё Стужи и той части континента, где людям есть место. В общем, воплощение раздвоенности. Дьяволы – довольно прочитать несколько страшных историй об убийцах или пиратах-головорезах из тех, что так любит Унельм, как сразу становится ясно, откуда взялись легенды о них».

Я тоже помнила эти истории – сама слушала, когда Ульм читал их, и только ради бледневшего Гасси просила его перестать или выбрать что-нибудь другое.

«Изменение структуры. Как было бы славно, если бы удалось сделать препараторами… Всех и каждого. Если бы можно было добиться такого. Никакого неравенства. И ресурсов хватало бы на всех – и каждому нужно было бы реже подвергать себя опасности. Ведь славно. Славно?»

Вовсе не так славно, как он думал. Он был ребёнком – гениальным, одарённым, и всё-таки ребёнком.

Только теперь, повзрослев, я поняла, в какой хаос могла бы ввергнуть мир идея Гасси, если бы ему удалось воплотить её в жизнь.

Но ему не удалось – идея пощадила Ульма и меня, а своего создателя погубила… Как будто Стужа защищала себя, не желая мириться даже с тенью бунта.

Такие места в дневнике я пролистывала скорее, потому что они слишком быстро воскрешали в памяти то, что мне хотелось забыть.

Сумасшедшая боль – как будто гвозди вбивали в виски – Унельм, кричавший от того же, упавший на колени, – и Гасси, Гасси, лежит на спине в тёмно-зелёном глубоком мхе, слепо таращится в небо, раскинув в стороны руки… Он как будто собирался улететь.

Может быть, он улетел.

Потому что – когда я первой подползла к нему, загребая снег в перемешку с грязью и кровью – в его глазах не было ничего… Ничего от моего умного, доброго Гасси, мечтавшего осчастливить нас всех.

«Но ведь куда как лучше было бы найти. Но как? Не верить же и в самом деле шёпотам? Ведь я знаю, что схожу с ума. Мне не грустно. Бабушка всегда говорила, что учёный не должен бояться истины.

Только жалко Сорты и Улли – продолжат ли они играть со мной, если узнают, что со мной происходит?»

Я сердито вытерла слёзы со щеки. До сих пор я бы всё отдала за то, чтобы увидеть Гасси ещё один, единственный раз – только чтобы сказать ему, что никогда и ни с кем я не хотела играть сильнее. Что – если бы только он согласился ожить – я бы играла с ним столько, сколько ему захочется… Несмотря на то, что я выросла – а он навсегда остался ребёнком.

«Если бы только найти…»