Значит, до ночи?

– О нем и мне думать будет некогда, – решительно отрезал я.

По черному плащу ее стекали дождевые капли. Отчего-то она не позаботилась вытереть лицо, которое покрывали осколки плаксивого неба – большими пальцами я аккуратно стер с ее щек прилипшие капли, вложив в касания всю доступную нежность. К коже моей тянулось тепло покрасневших щек. Я не любил, когда она плакала, потому что так мне казалось, будто я слабое существо, приносящее своей избраннице одну лишь боль, но сегодня, под ливнем, пока мы бежали от метро к вокзалу, она не плакала – в этом я был твердо уверен, как никто другой. Интуиция подсказывала, что в груди ее светится теплый фонарик души: она всегда размягчалась, когда я ее встречал или провожал… А мне самому до безумства нравилась эта игра.

– А если выглянешь в окно – ну, правда, невозможно ведь совсем не смотреть в окно, – то что ты там увидишь? – Вдруг спохватилась она, как будто от моих слов зависело ее настроение на ближайшие три дня. Вообще-то, зависело, и ложь она очень даже чувствовала. Уезжать ей с мыслями о том, что я останусь в городе прокручивать наши разногласия, отравляя квартиру воздухом с примесью ядовитых конфликтов, для нее было невыносимой мукой.

– Огромное греющее солнце, небо с разбросанными маленькими облаками, зеленый луг, усеянный самыми красивыми цветами, шеренгу деревьев вдали, одним словом, лето, а в центре – тебя в тонком платье. Белом с узорами из красных и желтых цветов с темно-зелеными стеблями, подчеркнутыми черным зелеными листьями. В том самом платье, в каком ты встретилась мне в день нашего знакомства.

И медленно она обняла меня так крепко, как обнимают в предвкушении длительной разлуки. Мы стояли трагичным монументом под стендами с объявлениями. Людей до жути много, с небольшими паузами крутили объявления о посадке на электрички, но поезда, который должен был увезти Карину, еще не подали, и сердце мое билось как-то неправильно, с замираниями оттого, что я боялся вот-вот услышать то объявление разлуки. Я не хотел ее отпускать. А за временем мы наивно не следили…

– Я привезу пироги, мама обязательно напечет что-нибудь. И еще я захвачу с собой пару банок с вареньем, хочешь? – Я кивнул, и затем уткнулся носом в ее волосы, которые звенели приятно-сладким ароматом медового шампуня. Хотелось по-человечески молчать, не говорить в пустую. – Какое взять? – Я аккуратно пожал плечами, чтобы ни в коем случае случайно не задеть ее хрупкое тело. – Тогда возьму несколько разных. Ну, чего ты молчишь?

– Думаю, – медлил я, – думаю о том, что ты вот-вот уедешь, выскользнешь из рук, как бы сильно я тебя не держал.

– Лучше бы не думал. Ни о чем, – она сильнее вжалась в мою грудь, я чувствовал, как подступали женские слезы. – Как мне теперь уезжать?

– Я буду сильно скучать и ждать. Твой приезд свалит на меня небесное счастье.

– Эти выходные пролетят быстро, по щелчку пальца, поездка больше времени займет… А знаешь, я уже никуда не хочу уезжать… Ладно, – выдохнула она, – расскажи лучше о своем мире. О том, над которым усердно работаешь.

– Он ведь не до конца достроен. Я не могу так, иначе рискую разрушить всю хлипкую конструкцию, – мое творчество она жутко любила, во всяком случае, так признавалась, и читала все, что выходило из-под моего пера. Конечно же, ей хотелось узнавать все наперед, и в этом заключалась наша вечная битва.

– Тебя ничто не беспокоит? Ты так долго бьешься над одним и тем же, – на самом деле, в работе своей я впал в нерешительность, а все из-за того, что написанное вдруг перестало соответствовать моим собственным, недавно измененным представлениями, из-за чего я окончательно запутался в тексте и нередко в отчаяние подумывал о том, чтобы отказаться от него ради следующей работы, которая соблазняла грезами об успехе.

– Я и не знаю, как описать весь мир парой фраз.

– Это невозможно…

– И все равно требуешь, – почти что шепотом оборвал ее я. В этом массовом потоке держалось желание говорить как можно тише, чтобы не слышали лишние уши.

– Если ставишь невозможные цели, то приложишь все силы, чтобы, как минимум, максимально подобраться к ним, а если крупно повезет, то добьешься невозможного, – она знала, что теперь отступать мне некуда, что теперь я чуть ли не обязан хотя бы начать.

Передо мной мальчик, лет двенадцати, с синими мешками под глазами одной рукой держал за поводок овчарку, что послушно сидела рядом и чья лохматая голова держалась на уровне плеч мальчика, второй – телефон. Паренек время от времени отрывался от экрана, вскидывая требующий помощи и полный надежды взгляд, видно, он, понимая собственную немощность анорексичного тела, отчетливо осознавал, что пес запросто утащит его куда-угодно, если вздумает вдруг рвануть. Я равнодушно наблюдал за ним, проектируя в голове макет будущего отрывка: что-то было в нем, что обращало к жалости, от чего душу начинали царапать кошки острыми когтями…